Мы уже въехали на улицу Бялика – осталось повернуть направо и оттуда налево, в переулок Беэр. Еще минута – и мы на месте.
– Папа, – сказал Лев, сощурившись, – мне не видно, раскаивается он или нет.
И тут, посреди подъема по Нордау, водитель ударил по тормозам и дернул ручник. Затем развернулся всем телом и надвинулся на моего сына. Он ничего не говорил – он просто смотрел Льву в глаза несколько долгих секунд, а потом прошептал:
– Поверь мне, мальчик, я раскаиваюсь.
Девятнадцать лет назад в маленьком зале бракосочетаний в Бней-Браке моя старшая сестра умерла – и теперь живет в самом ортодоксальном районе Иерусалима. Эти выходные я провел у нее в гостях. Впервые мой визит пришелся на шабат. Я часто приезжаю к сестре посреди недели, но на сей раз из-за всей этой работы и всех этих поездок выходило, что или шабат, или ничего.
– Береги себя, – сказала мне жена на дорогу. – Ты сейчас, знаешь ли, не в лучшей форме. Смотри, чтоб они не уговорили тебя обратиться в религию.
Я сказал, что ей не о чем беспокоиться. С религией дела мои обстоят так: у меня нет Бога. Когда я себе нравлюсь, мне никто не нужен, а когда мне хреново и внутри у меня разверзается огромная пустая дыра, я просто знаю, что Бога, способного ее заполнить, никогда не было на свете и не будет. Так что даже если бы сто раввинов-проповедников молились за мою пропащую душу, им бы это ничего не дало. У меня нет Бога, но у моей сестры Бог есть, я люблю сестру и стараюсь относиться к Нему с уважением.
Период, когда моя сестра открывала для себя религию, был самой депрессивной эпохой в истории израильской поп-музыки. Только что закончилась Ливанская война, и ни у кого не было настроения петь веселые песенки. И баллады, посвященные красивым молодым солдатам, погибшим во цвете лет, тоже действовали нам на нервы. Людям хотелось грустных песен, но не про отстойную, лишенную героизма войну, которую все старались забыть. Поэтому неожиданно возник новый жанр: плач по другу, ушедшему в религию. В этих песнях всегда описывался близкий приятель или красивая, сексуальная девушка, без которой жизнь исполнителя была лишена всякого смысла; внезапно происходило нечто ужасное – и они становились ортодоксами. Приятель отращивал бороду и постоянно молился, девушка закутывалась с ног до головы и больше не давала угрюмому певцу. Молодежь слушала эти песни и мрачно кивала. Война в Ливане отняла у них многих приятелей, и меньше всего на свете им хотелось, чтобы еще один исчез в какой-нибудь иешиве у Иерусалима за пазухой.
