— Ну что там? — спросил Соловьев.
— Эсэсовцы. Лежать тихо. Пусть проскочат.
Когда машина скрылась из виду, они встали и, опять скрываясь за кустами, пошли вдоль дороги. Не доходя до деревни, залегли и стали наблюдать. Смирнов внимательно разглядывал в бинокль каждый дом и всю улицу, по сторонам которой под ветлами стояли немецкие танки с белыми крестами на боковой броне, мотоциклы.'
Около танков копошились фашисты. Смирнов отчетливо видел их — все немцы были в черных кителях.
— Эсэсовцы, — произнес Смирнов, не прекращая наблюдения.
Он дважды пересчитал танки: их было ровно тридцать.
— Что за танки? — спросил Соловьев.
— Средние.
— Откуда вы знаете?
— По каткам видно. У ихних средних танков по восемь малых катков внизу и по четыре сверху. Кроме того, на башке нахлобушка, вроде перевернутой кастрюли. Так что все верно. Наблюдатели наши точно Андрюхину доложили. Ну, а теперь обойдем деревню, поглядим с другой стороны. Может, повезет — не побрезгуем «язычком». Сгодится. — Николай и Сергей молча кивнули, соглашаясь с командиром.
Они отползли от кустов в поле и скрытно обошли деревню. Километрах в трех от нее залегли на опушке, поближе к дороге.
Лежать пришлось долго. Партизаны проголодались. Смирнов разрешил парням пожевать черствого хлеба, испеченного наполовину с льняным семенем. Сергей Соловьев спросил командира:
— А что это фашисты в деревне остановились?
— Ночью пойдут. Видишь танки под ветлы попрятали, чтобы с воздуха разведка не обнаружила. Хитро передвигаются.
— А деревня прямо как наша, — сказал Николай, разгрызая твердую корку хлеба.
— С чего это ты взял? — поинтересовался Сергей.
— Да крайняя изба на правой стороне в точности как у моей знакомой…
— Это какой же знакомой?
— Моей сестренки подружки.
— Значит, твоей ухажерки?
— Да не-ет. Просто дружили. Она такая строгая девушка. А дом у них точно как тот. Только за домом сад. Яблок у них всегда полно.
— Ты в том саду и целовался с ней? — усмехнулся Сергей.
— Всего один раз. И то как-то случайно. Вечером из родника вместе воду пили. Ну я и поцеловал, а она ух как рассердилась. Неделю не разговаривала.
— Почему?
— Я ж тебе сказал: строгая. Комсоргом она у нас была.
— Сколько же тебе тогда лет было?
— Шестнадцать, — ничуть не смутившись, ответил Николай.
— Да, стаж у тебя порядочный. Три года комсомольского и два года любви. А я вот к девчонкам и подойти стеснялся. До войны и в комсомол не успел вступить.
Смирнов, молча слушавший их разговор, улыбнулся:
