— Ну, да… — Новохатько поморгал, пытаясь понять, нет ли подвоха в вопросе. — Горленко и Маркович рассказывали старшим казакам, а я тоже слушал. Зато в Москве я самолично присутствовал и знаю обо всем не понаслышке. Мы привозили депутатам горилку двойную, анисовую, вишневку, тютюн, сало, свечи восковые и сальные, сыры, прянички… А еще пригоняли волов и овец.
Насте почему-то стало неловко от столь подробного перечисления провианта, и она прервала Остапа Борисовича вопросом:
— А в опере вам довелось побывать?
— Да, имел удовольствие, — с важностью ответил Новохатько. — И не только в опере. Я вместе со всей казацкой старшиной присутствовал и на коронации. Еще мы ездили в немецкую слободу во дворец к Алексею Григорьевичу. Уж наши депутаты тогда вдоволь напились венгерского…
— Ну а в опере какое давали представление? — спросил Шалыгин.
— А я уж не помню, — развел руками Остап Борисович. — Ведь тринадцать лет прошло, забылось. Только запомнил, что там пели и танцевали с музыкою девки-италианки и… простите, барышня… кастрат, тоже италианец. Голос он имел тоньше, чем у девиц, а сам был толстый, как бочка.
Денис критическим взглядом окинул фигуру Новохатько, который тоже мог бы выдержать сравнение с бочкой, и сказал, обращаясь к Насте:
— Однако же до чего избирательная память у господина судьи. Он превосходно запомнил содержимое обоза, а вот содержание оперы полностью забыл.
Новохатько, видимо, почувствовал насмешку, метнул гневный взгляд на Томского и стал наливаться свекольной краской. Миролюбивый Иван Леонтьевич поспешил предотвратить ссору, с редкой живостью перехватив нить беседы:
— Ох уж эти оперы, их даже знаток не запомнит! По-моему, пан судья очень здраво подметил главную нелепость итальянских опер. Зачем уродовать мальчиков, чтобы они всю жизнь пели женскими голосами каких-то далеких от нас греков и римлян? На мой взгляд, игра жирных кастратов, выступающих в женских ролях, сильно отдает пародией. Ну а каковы они в мужских ролях? Об этом презабавно рассказал один датский капельмейстер: «Поднимается занавес. Слышен высокий женский голос, принадлежащий персонажу в костюме героя. Заглянем в либретто, кто эта переодетая женщина — амазонка или особа, потерявшая рассудок? Ни то ни другое. Это Александр Великий. Возможно ли? С каких пор могучий завоеватель мира превратился в кастрата или вовсе стал женщиной? А кто там противным дискантом сетует на жестокость судьбы и бесчувственность той замужней дамы? Без сомнения, какой-либо развратный дармоед. Мы вновь ошиблись. Это благородный Лизимах, который без оружия, голыми руками уничтожал львов. Вот, наконец, хор героев. Как? Дисканты и альты? Неужели Александр Македонский покорил мир, предводительствуя толпою баб?»
