Сейчас Шалыгина куда больше волновала судьба французской пьесы-интермедии, где наперсницу героини репетировала бедная Раина. Роль эта была почти без слов, зато требовалось очень выразительно танцевать и поводить плечами, ударяя в бубен, — наперсница по ходу пьесы притворялась уличной плясуньей. Могла бы сыграть и Ольга, но ее героиня должна была появляться на сцене одновременно с наперсницей.
— Может быть, мне попробовать? — предложила Настя. — Конечно, так плясать, как Раина, я не умею, но…
— Нет, насчет вас, барышня, у меня другая задумка, — возразил Шалыгин. — Собираюсь поставить сцены из английской пиесы. Это потрудней будет, чем в интермедии сказать несколько реплик и попрыгать по сцене. Там характер надо изобразить. Вы девица грамотная, вот я на вас и надеюсь.
Настя уже знала о Шекспировой комедии из подслушанного ею разговора и теперь была польщена таким предложением.
Трудностям Шалыгина попыталась помочь Ольга:
— А плясунью сможет изобразить Килина — дочь Гордея-кузнеца. Ей, правда, неполных пятнадцать годков, но во всей округе никто лучше ее не танцует. Говорят, у нее мать была цыганка, вот дивчине и передался такой талант.
— Хорошо, приведи эту Килину, — одобрил Шалыгин. — А отец ее отпустит?
— Когда узнает, что она в гетманском дворце будет плясать, — конечно, — сказала Ольга. — Так я тогда пойду на кузнечный конец?
Шалыгин послал Ольгу за новой актрисой, супругов Боровичей отправил в музыкальный павильон к господину Валлоне, а сам остался с Настей и еще одним актером — молодым парнем по имени Яков Чиж. Парень был из простых реестровых казаков, но грамотный, поскольку родители поначалу готовили его к духовному поприщу. Яков, наверное, мог бы стать неплохим священником, но для актера он был слишком застенчив. В присутствии знатных дам и барышень, таких, как Настя или Гликерия, Яков краснел, потел и не знал, куда руки деть. Иван Леонтьевич боялся, что на сцене, прямо посреди действия, парень растеряется и забудет слова, но делать было нечего, другого кандидата на роль не предвиделось. Тарас хоть и был посмелей, но едва умел читать, а выучить большую роль на слух затруднительно; к тому же выговор у Тараса был неважный, слишком простонародный.
— Ты, конечно, Яков, не совсем то, что мне нужно, — покряхтев, сказал Иван Леонтьевич. — Но уж больно хочу я поставить Шекспирову пиесу, которую самолично перевел. Итак, садитесь, господа актеры, напротив меня и слушайте, какие сцены вам надлежит играть.
