Внутренний фронт | страница 22

Пауль Омонски и автор (1964 г.).^>*22

Иван Стадник (1943 г.).^>*23

Здание бывшей сигаретной фабрики Йосетти.^>*24

1 – станция Яновицбрюке, 2 – Шпрее, 3 – сигаретная фабрика Йосетти, 4 – склад авторемонтной мастерской «Гебрюдер Биттрих»; 5 – дом, в котором после войны жил Пауль Омонски (4 октября 1943 г.).^>*25

Дом, в котором после войны жил Пауль Омонски.^>*26

– Алекс, приезжай ко мне. Есть дело. У Отто есть для тебя поручение.

Вечером у Фридриха Отто крепче обычного жмет руку. И сразу к делу:

– Надо расклеить перед праздником наши лозунги.

– Отлично.

– Через два дня вечером, ровно с восьми. Успеешь распределить?

– Успею.

Тянусь к раскрытой жестяной коробочке. В ней горбится, поблескивая темной типографской краской, стопочка наклеек. Небольшие – в ладонь, удобные. Коричневого цвета.

– Не трогай наклейки пальцами.

Отдергиваю руку. Читаю верхний лозунг: «Гитлер фюрт унс цур катастрофе!» (Гитлер ведет нас к катастрофе!).

Правильно. Москвы им не взять. Об этом уверенно говорят в курилках.

– Будешь распределять по конвертам – надень перчатки.

– Хорошо.

– Скажи всем, что расклеивать только в перчатках. Никаких отпечатков пальцев.

– Скажу.

– Поговори с каждым отдельно. Чтобы добровольно. Чтобы знали, на что идут.

– Поговорю.

Передает коробочку и клок ваты. Ох, уж эта мне немецкая аккуратность. Ладно, беру и вату. Ею надлежит смачивать клей наклейки.

Взволнованный и гордый спешу домой. Первое серьезное дело. Боевое крещение.

Коробочка жжет карман моей теплой короткой зеленой куртки (такие носят многие рабочие немцы). На мне фуражка с козырьком, тоже весьма распространенная, но я чем-то отличаюсь от сидящих и стоящих в трамвае пассажиров. Может быть, побледнело мое лицо? Почему на меня поглядывают? Или мне все это кажется? Или коробочка излучает какие-то флюиды? И я подаюсь ближе к выходу.

Соскакиваю за несколько остановок. Оглядываюсь. Нет ничего подозрительного. Кружу около дома. Все в порядке. С чувством облегчения запираюсь в комнатке.

Это уже на новой квартире. Антона нет. Очень хорошо. Он в больнице. Подольше бы. Мы с ним больше не друзья. Он равнодушный человек. Вернется из больницы – я перееду в Шпиндлерсфельд, в домик знакомого крановщика.

Вытаскиваю конверты и думаю: сколько дать Жоржу, Пепе, Марио. Коробочку и добрую половину наклеек оставляю себе.

Мы больше не друзья с Антоном и сейчас мне с ним встречаться опасно. Самостийник, оказывается. Нашел время сводить счеты. Ругнул комиссаров, со мной вдруг заговорил только по-украински.