Что касается Рудаки, то он был «primus inter pares» («первый среди равных») саманидских поэтов. Одаренный ученик Рудаки, по имени Абул Хасан Шахид Валхи, умер раньше своего учителя, и Рудаки оплакивал его в своей поэме. Талант Рудаки в выражении эмоций прекрасно проиллюстрирован в известной истории, как он, по наущению тосковавших по дому военачальников, убедил эмира Насра вернуться из окрестностей Герата в Бухару после долгого отсутствия. Он написал знаменитые стихи, которые начинались так: «Джуи-Мулиан вспоминаем мы; И скорбим по друзьям, которых уж нет». В поэме есть строки, приведенные в качестве эпиграфа к главе 3, и на эмира эта поэма возымела такое сильное действие, что он, даже не надев сапог, вскочил на коня и помчался в Бухару. Поговаривали, что военачальники щедро заплатили Рудаки за его поэму. Стоит упомянуть, что поздний собиратель поэм по имени Давлатшах заметил, как поразительно то, что столь простые, безыскусные и лишенные пафоса стихи смогли растрогать правителя. Если бы кто-либо сочинил подобную поэму в его время (1487 г.), то подвергся бы всеобщему осмеянию. И далее делает заключение, что успех сей простой поэмы, вероятно, основывается на том факте, что Рудаки спел ее под аккомпанемент музыкального инструмента (играл Рудаки на руде – персидском четырехструнном щипковом инструменте, прообразе арабского уда. – Пер.). Так вот как далеко ушла в своем развитии персидская поэзия через много лет после Рудаки!
Читая поэзию Рудаки, поражаешься пессимизму, сетованиям на краткость жизни и печальную участь человека. Но этому тут же сопутствует наслаждение жизнью и сострадание, которое на протяжении веков пронизывает всю искусную персидскую поэзию. Даже такая ранняя поэзия является весьма изысканной в разнообразии мыслей и образов, которые она способна пробудить. Что касается тем, то аллюзии к Заратустре и явное неприятие ислама некоторыми из саманидских поэтов не следует принимать за свидетельство того, что они не были мусульманами, скорее официальная религия мало что значила для внутренней жизни этих гуманистов. Для них Заратустра действительно являлся своего рода символом властителя райских кущ.
Было бы утомительно перечислять имена поэтов, которые этнически относились к бухарцам, или тех, кто известен как проживавшие в Бухаре при Саманидах. Взаимоотношения между утонченными придворными поэтами и более невежественными уличными певцами, которые сочиняли и даже пели для простолюдинов, в наших источниках никак не освещаются. Совершенно случайно в ираноязычных владениях была также обнаружена и арабская техника рави – декламации под аккомпанемент. Можно предположить, что более поздние неприязненные отношения между придворными поэтами и простонародной братией уличных исполнителей существовали также и в более ранние времена, хотя чувства и связи – если они и имели место – между поэтами и певцами не ясны. Жизнь Рудаки охватила оба этих искусства, или профессии, и то же самое могло касаться и остальных. Язык уличных певцов был простонародным, со словами, которые придворные поэты не использовали при сочинении своих касыд высокого стиля (касыда – самый высокий и устойчивый жанр арабской и вообще ближневосточной лирики. –
