— Для того, чтобы узнать их действие.
— Но узнать их действие невозможно, не изменившись. Не так ли?
— Да, это так.
— Каким же он был до…
— Почему это тебя так интересует?
— Разве ты не догадываешься почему? Мне хочется добраться до его человеческой сути.
— Для чего? Он же посторонний человек, один из многих наших знакомых. Да к тому же не ты работаешь в его лаборатории, а я. Мне, а не тебе приходится иметь дело с его характером, с его привычками, с его достоинствами и недостатками.
— Я, кажется, поймал тебя на слове. Разве у него есть какие-нибудь недостатки?
— Кажется, нет. Я не замечала. Случается, правда изредка, что он бывает слишком педантичен. Но я даже не знаю — достоинство это или недостаток. Он же биохимик, и ему нужна дотошная точность, без этой дотошности ничего не добьешься в нашем сложном и требующем аккуратности и терпения деле. Но ты, дорогой, извини, тоже стал дотошным. Ты так настойчиво расспрашиваешь меня об Афанасии, что я начинаю думать, уж не ревнуешь ли ты меня к нему?
— Ревную, но не к нему.
— А к кому, дорогой?
— К твоим стимуляторам. Мне так хотелось бы, чтобы ты была естественной, как все люди. Ведь я не знаю твоей сути. Я не знаю, какой ты была до того, как стала подвергать свой организм этим сомнительным экспериментам.
— И я тоже не знаю, — тихо сказала она.
— Ты не знаешь? Это более чем странно. Почему?
— Потому, что я мало интересовалась своей особой. Мало обращала на себя внимания. Была равнодушна к себе… Может быть, даже слишком равнодушна. Неравнодушной я стала, когда увидела и полюбила тебя. Только тогда я стала смотреть на себя со стороны…
— А ты сама полюбила меня?
— Я не понимаю твоего вопроса.
— Я хочу знать, сама ли, естественно ли, просто, как все люди, или благодаря стимулятору, который ты приняла?
— Милый… Ты говоришь, не думая о том, как звучат твои слова. Это очень жестоко и несправедливо.
— Извини меня! Я не хотел тебя обидеть. Это получилось случайно.
Ее лицо просветлело от радости.
— Я так и думала, дорогой. Ты оговорился… Ты хороший, но иногда, очень редко, ты бываешь дотошным, и тогда я почему-то начинаю бояться тебя. Я понимаю, откуда у тебя эта дотошность. Ты так долго прожил на Марсе один, если не считать роботов, носивших с собой все необходимое. Они проявляли заботу, но эта забота не была человеческой заботой. Они заботились, не думая о тебе. Им было безразлично — ты или другой. Они заботились о тебе согласно вложенной в них программе. Тебе не хватало человечности, теплоты, сердечности, но ты и сам должен быть сердечным и недотошным и не допытываться до причин… Не в них дело, милый!»
