Епископ Игнатий больше не спорил: трудно возражать словам святых апостолов, а Вячеслав был достаточно начитан.
– Еще буду говорить с тобой, княже, и буду Бога молить, чтобы умягчил твое сердце! – Епископ поднялся. – А пока прощай, пойду. В обители у меня дел много, за отлучку накопились.
– Прощай, отче!
Анна Хотовидовна глянула на Прямиславу и подмигнула, словно сказала: дрова, поди, лежат неколоты! Но Прямислава не могла улыбнуться ей в ответ: ее била дрожь, и словно бы сам Бог смотрел с небес прямо ей в душу. В мыслях все смешалось. В монастыре она тоже немало прочитала священных книг, где говорилось как о святости брака, так и о ценности целомудрия, бесстыдно попираемого Юрием. Где правда, она не могла решить. Должны ли они вырвать неверного мужа из своей семьи и своего сердца, как Господь велел вырвать соблазняющий глаз, или, наоборот, принять его, издающего зловоние грехов, и с христианским милосердием стараться помочь очиститься? «Черного кобеля не отмоешь добела!» – вспомнилось ей, и она нашла глазами Зорчиху. И это тоже правда, хотя нянька едва ли знает на память больше, чем «Отче наш».
* * *
Проводив епископа, князь стал потихоньку ожидать в гости мятежного зятя. Тот, конечно, надеялся с помощью Игнатия вымолить себе прощение, а Вячеслав, в свою очередь, не терял надежды, что, когда он пошлет в Киев просьбу о разводе, епископ Игнатий поддержит его.
Через три-четыре дня злополучный гость мог уже появиться, и Прямислава ждала его с замирающим сердцем. Она смутно представляла лицо мужа, и в ближайшие дни ожидала не только этого знакомства, но и окончательного решения судьбы. Придется ли ей воротиться с ним в Берестье и стать наконец настоящей женой своему венчанному мужу? Или увидеть его в последний раз перед окончательной разлукой? Но даже и этот второй исход означал бы не конец тревогам, а лишь начало новой, далеко не легкой жизни, и Прямислава измаялась, не зная, к чему стремиться. «Да будет надо мной воля Твоя, Господи!» – твердила она мысленно, в этой устремленности обретая силы перенести все, что Господь ни пошлет.
Если бы Бог помог не только ей, но и Юрию, дал ему сил жить по заповедям, то Прямислава с легким сердцем простила бы его. Тогда она знала бы, в чем ее долг, и исполняла бы его, прогнав пустые мечтания. Ведь иным приходилось и похуже, чем ей! Казалось бы, в чем была виновата ее двоюродная бабка, тетка отца, Апраксия Всеволодовна? Ее в двенадцать лет выдали замуж, да через год она и овдовела; в пятнадцать лет вышла замуж другой раз, все там же, в Немецкой земле, а второй муж попался – сущий дьявол. Сам был развратен и жену мучил, побуждал к всяческому распутству, так что в конце концов был от Церкви отлучен. Что там творилось, Прямислава знала далеко не полностью, но ей и того хватило, чтобы содрогаться, думая: достало бы ей терпения снести это и не наложить на себя руки? Но бабка Апраксия все вынесла до конца, получила от самого Папы отпущение грехов и умерла на родине, в Киеве, в монастыре.
