– А где отец? – Прямислава положила жемчужный повой обратно в сундук.
«Не Юрий, так другой муж будет». Может ли она думать о нарядах, когда не знает даже, одеваться ей теперь как девушке или как замужней! Все здесь говорят о Юрии, словно о чем-то конченом и прошедшем, но… другой… Не будет ей покоя, пока она не узнает, что задумал отец.
– Выбери, что нравится, сейчас девок шить засадим! – Анна Хотовидовна прервала ее размышления, показывая на разложенные ткани. – А пока давай-ка из княгининого платья что-нибудь тебе подыщем.
– Зачем, я подожду. – Прямислава не решалась надевать платья своей матери.
Как ни глупо это, у нее не хватало духу взять вещи Градиславы и тем признать, что той действительно больше нет.
Но боярыня решительно затрясла головой.
– Душа моя, да нельзя же тебе в этом в гриднице сидеть! – Она окинула простое платье Прямиславы таким взглядом, точно на той была дерюга. – В монастыре цветным платьем красоваться неловко, но здесь-то у нас не монастырь! Каждый день люди ходят, бояре, купцы, разная чадь. Все уже знают, что князь дочь назад привез. Посмотрят на тебя, скажут: что это князь по бедности дочку одеть не может? Выбирай, душа моя. Вот это, может, подойдет?
Наклонившись, Анна Хотовидовна вынула из ларя шелковую зеленую далматику, похоже, греческой работы, затканную золотыми цветами, с жемчугом на широких рукавах и оплечье. Прямислава помнила этот наряд: княгиня Градислава его не слишком любила и надевала редко. Анна Хотовидовна приложила к ней, прикинула.
– Коротковато. Княгиня-то, дай ей Боже Царствие небесное, пониже тебя росточком была. Вели, мать, пусть подол подошьют самитом, выйдет еще богаче, – распорядилась она, обернувшись к Пожарихе.
Старушка стояла, прижав руки к груди, и в ее маленьких глазках под морщинистыми веками блестели слезы.
– Березка ты наша… – шмыгая носом, бормотала она. – Красавица! Не увидела тебя матушка, наша белая лебедушка! Увидела бы, вот была бы ей радость, какая ты выросла! Уж как она убивалась, как плакала, тебя проводивши… Говорила, увидимся ли еще с доченькой…
– Ну, ну, мать, будет тебе! – прикрикнула Анна Хотовидовна, опасаясь, что слезы старой ключницы огорчат княжну. – Не до причитаний теперь, давай за дело приниматься! А то гости понаедут, князь за дочерью пришлет, а ей и выйти не в чем, срам-то какой!
Прямислава выбрала на первый случай три платья, и Анна Хотовидовна тут же засадила сенных девок переделывать их до нужной длины. Прямислава переросла свою мать, и требовалось надставить рукава и подол. К счастью, в княжеских сундуках имелись запасы златотканой парчи всех цветов, и подшитые полосы даже украсили и обновили старые платья. Прямиславе сначала было неловко и грустно примерять одежду матери, и сердце щемило от тонких, почти выветрившихся греческих ароматов – казалось, сама душа покойной княгини невидимо обнимает ее, обвивается вокруг повзрослевшей дочери и тоже плачет, плачет от горькой радости загробной встречи, жалеет ее, бесталанную, несчастную, то ли брошенную мужем, то ли бросившую его…
