— Ничего вам не сделают, бача. А если немцы съедят баранину, кого тогда будут скареды газды ругать, а?
— Оставайся здесь с отарой, — предложил Хорват.
— Сколько у тебя овец? — спросил Никита.
— Немного больше тридцати осталось.
— Если хотите по-хорошему, можете увести вниз половину, — таково было последнее слово командира отряда.
— Это не имеет смысла, — засмеялся Хорват. — Ей-богу, не имеет.
Он был прав. И Брнчала предпочел остаться с овцами наверху.
Партизаны старались отблагодарить бачу. Ведь сколько забот у них отпало.
— Построим для них сарай, чтоб не померзли, — решили они.
Но пока выстроили сарай, стало плохо с пастьбой, травы с каждым днем становилось все меньше…
Овцы выдержали до конца декабря. Те, что остались напоследок, исхудали так, что превратились в кожу и кости.
— Последнюю заколем на рождество, — решил Шимак.
В сочельник выпало много снегу. Ветер, дувший временами с дикой силой, вздымал снег вихрем и наметал высокие сугробы. Горные сосны выше лагеря засыпало совсем. Ели и пихты внизу были с наветренной стороны покрыты смерзшимся снегом и казались сделанными из сахара. Порой раздавался сильный треск: ветки, не выдержав тяжести, ломались.
— Ну и лютая зима! — чертыхались партизаны, сидя у огня в землянках.
Не беда, что глаза воспалились от едкого дыма. Главное, что руки и ноги не мерзнут и ветер не забирается под одежду. Перед каждым стояла миска с гуляшом, приготовленным из последней овцы. Негустой был гуляш, но от него хоть пахло бараниной.
Так они отметили рождество. Никто не поставил рождественской елочки, потому что пихт и елей здесь было и так вдоволь, да еще каких красивых, сверкающих инеем и, как ватой, окутанных снегом.
Все вспоминали о своих близких: как им живется? Здоровы ли? Не голодны?
Лидке, быстро привыкший к партизанской жизни, привязался к мальчишкам. Он говорил:
— У меня дома такой же сын… — А потом тихим, грустным голосом добавлял: — Если он еще жив.
И в этот вечер он все вздыхал:
— Только бы они были живы…
— А почему бы им не жить? — спрашивали мальчишки.
— Вену часто бомбят…
— Дядя Лидке, а почему бывают войны? — спросил Габриель.
Вопрос этот мучил его давно.
— Эх, — махнул рукой старый Лидке, — черт его знает… Пошли они все к дьяволу!.. Все! Нам, рабочим, они ни к чему!
Хорват слышал все это и решил вмешаться в разговор:
— И эта? — спросил он. И, увидев, что Лидке не понял, добавил: — И эта война?
— Да… Все! — Глаза венца гневно сверкнули. Они уже не казались такими усталыми.
