Все это, разумеется, было лишь в моей голове. Ничего с машиной не случилось.
* * *
– Милый, как дела? – раздался женский голос. Я стояла перед дверью квартиры Джеймса, приложив ухо к двери.
– Какой-то идиот-наркоша с 20-й улицы пытается меня надуть. Но я-то знаю, что он задумал. Продать мне две унции порошка, разбавленного пищевой содой. Нет, ты слышала? Пищевой содой. Что ж, поглядим. Если он будет и дальше водить меня за нос и обращаться со мной, как с полным идиотом, клянусь, мы с Антонио его прикончим. Богом клянусь, прикончим.
Квартира в этот раз была другая. То же здание, другая квартира, записала я в блокноте.
– Поэтому ты и босс, детка. Никому в голову не придет играть с тобой в игры, – ответила женщина. У нее был высокий, писклявый голос, и каждое предложение она заканчивала со вздохом. Выбесила меня. Чертова проститутка. Простите, доктор.
– Верно. Да, куда ты запихнула мои сигары? На столе их нет.
– Ты курил их всю ночь.
– Черт. О'кей, вернусь через пять минут.
Послышались тяжелые шаги. Я быстро побежала по коридору и выбежала из здания. Оказавшись на улице, я сунула руки в карманы и направилась вдоль улицы.
Я хотела убить Джеймса очень сильно, я чувствовала, как это желание обжигает мою душу. Я торопила эту минуту, как дети торопят приход Рождества. Тем не менее в глубине души я боялась, что кто-то сумеет разгадать мой план, сообщит в полицию и расскажет всем, что я сошла с ума, что кто-то остановит убийство. Это должно было случиться, это была необходимость, жизненная необходимость. Если бы меня кто-нибудь остановил, мой разум был бы потерян навсегда – он погрузился бы в пучину вечного безумия. Зрители – летящие над этой пучиной мошки – наблюдали бы, анализировали, поместили бы мои действия в баночку с этикеткой и держались на безопасном расстоянии. Они говорили бы: «Мы только пытаемся помочь, мы только хотим помочь тебе стать лучше». Но на самом деле лишь жужжали бы, словно мухи. Они бы сделали все возможное, забыв главное – вытащить меня из пучины.
Вот почему никто не должен знать. Разве мог этот акт насилия быть более потрясающим? Я убивала того, кто вскрыл меня, словно выброшенную на берег раковину. Разве это не потрясающе – убить того, кто убил тебя?
* * *
Тогда, во Флориде, мой первый день в школе был очень странным, потому что учителя продолжали задавать все эти дурацкие, бессмысленные вопросы. Так как говорить я не могла, они заставили меня отвечать письменно. Они спросили: «Твое любимое животное?» Я написала: «Олень». Тогда они спросили: «Почему?» – и я написала, что оленьи рога похожи на ветви, и было бы здорово, если бы птицы вили в них гнезда, а птенцы выпрыгивали из них и учились летать. Здорово ведь. Учителя были в шоке. И перестали задавать вопросы.
