Развести костёр, что эту, что предыдущую ночь Наран успевал, пока Урувай протяжно зевал и усаживался на траву, давая отдых ногам.
Перед тем, как закутаться в одеяла, они ещё немного поговорили.
— Всего второй день нашего пути, а мы стали уже полными дикарями, — сказал Урувай.
Он вытягивал руки к костру так близко, что волосы на обратной стороне запястий скручивались и чуть не начинали тлеть.
— Мы совершили ритуал. Представь, что всё это огромный шаманский шатёр, расшитый днём солнечными лучами, а ночью — звёздами. В шаманском шатре нельзя находиться просто так, там всё делается для Тенгри.
Урувай выпятил нижнюю губу.
— Во всяком случае мы теперь можем питаться тем, что даёт степь. Лук и стрелы в этом походе нам не пригодятся.
— Может, нам лучше избавиться от всего, что связывает нас с аилом, — задумчиво сказал Наран.
Он покачивал в руках лук. Это отличный лук, без резьбы и украшений, которую наносят себе некоторые охотники, но из молодой берёзы, такой, что из неё вдруг ни с того ни с сего начинал сочиться сок, и Нарану приходилось срезать свежеотросшие глазки и отсекать сучки. С одного из плечей оружия свешивались окрашенные в разные цвета конские волосы. Большая часть их принадлежала Бегунку, остальные ещё одной лошади, на которой ездил Наран в детстве — Свирели, и мощному скакуну отца. Тетива довольно свежая, иногда она вспоминала, каково это — быть жилкой в теле живого, и начинала дрожать и биться, стягивая плечи друг к другу.
Урувай не поверил своим ушам.
— Ты хочешь его выбросить?
Наран поморщился.
— Этот лук мне делал ещё отец. Лучше я отрежу и выброшу своё ухо… Не знаю, как лучше. И спросить не у кого.
— Тогда мне придётся расстаться с морин-хууром, — сказал Урувай из чувства солидарности.
— Морин-хуур вряд ли может причинить кому-то вред.
— Старики говорят, что он как лук, выпускающий стрелы музыки.
Наран улыбнулся.
— Ну, тогда надейся, что степь тоже любит песни. Вот горы — те точно любят. Говорят, они даже подпевают…
Так ничего и не решив, друзья устроились спать и ворочались почти до утра, чтобы, проспав восход солнца, вскочить и, распихав по сумкам одеяла, броситься отвязывать коней.
На спину лошади Наран забросил только попону, поверх неё подпругу и затянул её совсем не туго. Только чтобы не спадала, когда Бегунок стоит на месте. Навесил седельные сумки.
— Ты не будешь надевать седло? — спросил Урувай.
— Незачем. Поедем без сёдел. Чтобы лошадям было легче. Нам теперь придётся что-то в себе менять, чтобы по-настоящему быть ближе к Йер-Су, к степи. А не просто — попрыгал на привале сайгом, а потом опять в седло, и айе!
