Настолько странным казалось, что сейчас он в ее машине, вот–вот познакомится с ее родителями, ведь он–то воображал (пока не получил ее сообщение по электронной почте), будто, что бы он ни старался предпринять, в действительности у него нулевой шанс, ведь она так несравненно великолепна. Когда он прочел сообщение Эмили, уже полупьяный после паба, то стал скакать, молотить кулаками воздух, словно был на Старом Траффорде[11], а не в нескольких кварталах от него. Он позвонил ей прежде, чем успел сообразить, сколько было времени, впрочем, если бы и сообразил, то все равно позвонил бы.
Эмили поставила машину позади отцовского «БМВ» так, что ее багажник навис прямо над тротуаром. Бен еще не успел выйти из машины, а белая пластиковая входная дверь открылась и мать Эмили приветственно махнула рукой. Она была миловидной блондинкой, с лица ее исчезли следы горечи, не сходившие с него так много лет. Место горечи заняло усталое принятие — и своего лишенного характера дома, и своего слабовольного мужа (о, она знала!), и своей кошмарной младшей дочери.
— Здравствуйте, вы, должно быть, Бен, — сказала Фрэнсис, пожимая ему руку. — До смерти хотелось вас увидеть. Обычно Эмили нас со своими поклонниками не знакомит, так что мы крайне взволнованы.
— Маам, — произнесла смущенная Эмили, но крыть нечем: сказанное было правдой.
Мальчики никогда не интересовали Эмили, во многом потому, что ей было не по вкусу сражаться за них с Кэролайн. Получилось так, словно бы, стоило Кэролайн заключить мир с матерью, как меньше стала необходимость соперничать из–за нее с сестрой и она избрала новое поле битвы — мальчики. Это разом вышибло Эмили из седла, и она оставила это поле Кэролайн, а сама предпочитала проводить время с подругами и книгами. И поскольку, в любом случае, мальчики постарше к Эмили даже не приближались: она, похоже, не знала, как подавать нужные сигналы, — она попросту стала считать себя непривлекательной. Та же малость ухажеров, какие у нее были, держались на почтительном расстоянии от семьи — на всякий случай.
С Беном — дело другое. Казалось естественным привезти его домой на воскресный обед. Поначалу страшно было даже заговаривать об этом, будто она слишком забегала вперед, была слишком серьезно настроена, но Бен сразу же ответил согласием, мол, с большим удовольствием. Вот это она особо ценила в Бене: он никогда не вилял и не юлил — одна прямота и искреннее восхищение ею. Впрочем, ей казалось несколько странным, что они до сих пор страшились признаться в своих чувствах, в том, куда, как оба понимали, они их заводят, словно бы слова могли все испортить, так что пока они избегали слов, за них говорили их глаза и их тела.
