— Виа Виньятальята, 26, запомнишь? — протягиваю Лео ключи.
— Монетку тоже запомню, — улыбается он. — Мой отец их собирал.
— Мой тоже. Как–нибудь расскажу.
Не знаю, зачем я это сказала, я никогда не рассказывала об отце.
— Можно, я спрошу тебя, Альма? — Взгляд у Лео внимательный, в нем нет ни капли осуждения. Должно быть, он хороший полицейский, у него располагающая внешность, кажется, он старается тебя понять.
— Да.
— В тот вечер, когда ты предложила брату попробовать героин, зачем ты это сделала?
Этого вопроса я никак не ожидала. Никто мне его не задавал вот так, напрямую, даже Франко. Повисло молчание.
— Я думала, мы только попробуем… только один раз… надо же все попробовать. Это был импульсивный поступок, я совершенно не представляла себе последствий. Мы посмотрели странный фильм — «Профессия: репортер», потом выкурили косяк и пошли на площадь, где обычно встречались с друзьями, но на площади никого не было, кроме одного типа, который кололся. Начинались каникулы, мы чувствовали себя смелыми и свободными. Не знаю, Лео, разве ты не совершал необоснованных поступков?
— Совершал, конечно, но мне, в отличие от тебя, повезло больше.
— Значит, ты думаешь так же, как я: то, что случилось, лежит на моей совести.
— Отчасти да.
Смотрит на меня сосредоточенно и серьезно.
— Ты — первый, кто это понимает или хотя бы соглашается с этим.
Молча жмем друг другу руки, как будто скрепляем договор, правда, не знаю какой.
Дождь перестал. Лео наклоняется погладить Рыжика — тот крутится у его ног, — надевает пальто и выходит, притворяя за собой дверь.
Телефон в кармане начинает вибрировать, когда я подхожу к гостинице.
Я попросила Луиджи не провожать меня, хотела прогуляться. Стемнело, но я достаточно хорошо ориентируюсь в городе.
Луиджи оставил меня неподалеку от Чертозы, на пьяцца Ариостеа — огромной прямоугольной площади, похожей на стадион, с зеленой лужайкой в центре. Объяснил дорогу: к гостинице все время прямо, до проспекта Джовекка.
— Видишь, это Людовико Ариосто, великий поэт, — Луиджи указал на статую на вершине колонны, — а на этой площади в последнее воскресенье мая проходит Палио[13], древнейшее в мире.
— Древнее, чем в Сиене?
— Да, да, — кивнул он, включая передачу, и уехал, даже не взглянув на меня.
Странный этот Луиджи Д’Авалос: в момент прощания он будто отключается, его мысли внезапно переносятся куда–то далеко. После того, как мы провели полдня вместе, сначала на море, а потом на кладбище — он прибежал, запыхавшись, принес букет красных гвоздик — я ждала более теплого прощания. С другой стороны, мне нравится его непредсказуемость.
