— Р-рота! — звучно крикнул прапорщик. — Сл-лушай мою команду-у!
— Как с дозагрузкой? — спросил Елагин Воропаева.
— Порядок, командир. — Воропаев протянул Лузгину широкую мясистую ладонь. — Нормально выступил, Василин, всё путём. Дайте-ка мне эту игрушку, — и забрал коробку из рук слегка опешившего Лузгина. — А то ещё потеряете.
— Да, огромное спасибо, — сказал Елагин тоном человека, едва не забывшего самое главное. — Документы на подарок у меня; вернётесь в Тюмень, я помогу оформить, а то ведь отберут.
— Вам спасибо, — сказал расстроенный Лузгин. — Очень тронут. — Вот же народ, подумал он, даже поиграть не дали, в руках повертеть. — Это «Макаров»?
— «Макаров», «Макаров», — успокоил его Воропаев.
Вчетвером они сели в «уазик» и поехали к воротам лагеря. Водитель Саша прокатил по бетонке метров двести и затормозил на левой бровке. Они вышли из машины и смотрели, как от лагеря на бетонку вытягивается ротная колонна. На сей раз все эти башни и стволы, угловатая броня и толстые рифлёные колёса совсем уже не представлялись Лузгину воплощением непобедимой мощи — быть может, потому, что во главе колонны уже не плыла, мельтеша траками узких гусениц, дозорная приземистая «пешка».
В Ишим они прибыли к ночи. Совсем уже под городом колонна часа полтора простояла на краю перепаханного поля, солдаты с мешками и вёдрами бродили, согнувшись, по черноте и собирали уцелевшую после машинной уборки картошку. Лузгин сам сходил в поле и убедился, что картофелин там валялось предостаточно. Воропаев за это время слетал куда-то на бортовом «Урале», и, как только вернулся, солдатам объявили сбор и построение; мешки и вёдра покидали в кузова грузовиков, и колонна стала втягиваться в город.
Расположились они в центре Ишима на территории квартировавшего здесь ранее артиллерийского полка, расформированного в конце девяностых годов. Солдат накормили и развели на ночлег по казармам. Командный состав долго ужинал в отдельной комнате столовой, каждый выпил по стакану водки, и Лузгин выпил тоже, закусив тушёнкой с картошкой, охмелел и расслабился, жаждал общения, но офицеры и сержанты говорили о своём, ничем его не выделяя, никто не задавал ему почтительных вопросов, не просил что-нибудь рассказать. Лузгину стало обидно, но он успокоил себя мыслью, что, пожалуй, так оно и лучше: он стал равным, своим, его приняли, вот и не суетятся вокруг. Он спросил сидевшего напротив Воропаева, куда тот ездил на «Урале». Воропаев ткнул пальцем в толстую, набитую картошкой щеку и глубокомысленно кивнул: мол, всё в порядке, всё путём… Поев, закурили на воздухе, возле врытой в землю артиллерийской гильзы жуткого калибра. Лузгин поинтересовался, откуда это чудище, и кто-то ответил, что — главный калибр на линкоре, а как сюда попала гильза с корабля, за тысячи вёрст от ближайшего моря, объяснить никто не смог, лишь Воропаев заметил, что хороший снабженец и луну достанет с неба, если приказать.
