Рыжая худая коровенка в хлеве повернула голову на шум шагов, посмотрела удивленно на вытянутые руки хозяйки с котелком, огромные фиолетовые глаза ее опечалились — казалось, корова скажет сейчас страшным человечьим голосом, что она плохо кормлена и не успевает готовить молоко. Но она молча и покорно ждала, пока радостно, звонко цвикали о котелок струйки и наполнили его пузырчатой теплой пеной, готовой пролиться. Тогда женщина встала, протянув ему котелок, и погладила худой, мосластый бок коровы.
— Спасибо вам! — Иван закрыл котелок крышкой, шагнул и поцеловал женщину в щеку — та крепко зажмурилась, испытав горькую вдовью тоску, а когда открыла глаза и вышла, то солдат уже бежал со всех ног в сторону железной дороги. Еще было видно, что машут ему из всех вагонов, потом громко и обрадованно закричал паровоз, тронулся и стал удаляться, и леса его поглотили.
Женщина поняла, что весь эшелон ждал этого одного солдата; теплое удушье охватило ее, она вздохнула и пошла раздумчиво в свою избу — жизнь продолжалась.
VII
Проснулся он не от холода, хотя из вагона вытянуло все тепло, а от мысли: не Смоленск ли уже? Еще вчера он решил заехать к двоюродной сестре.
Стояла глухая ночь. В дверной щели плавал алюминиевый обрезок ясного месяца. Выше его и чуть левей смутно туманился, высеивая дорогу, Млечный Путь.
Иван пошарил рукой шинель и немного помедлил. Будить было жаль.
— Слышь? — легонько тряхнул девушку за плечо.
Она торопливо села, ничего не понимая со сна, посмотрела на него, не узнавая.
— Вставай, вылезать будем.
— А где мы?
— Смоленск, кажется.
— Ночью-то? — спросила боязливо Шура.
— Ну и что ж?
— Не, туда нельзя. Там бедно. Он огоревший. Наши ездили, говорили. А я к тетке поеду.
Иван осердился:
— Скажи пожалуйста, к тетке! А она тебя ждет?
Шура поежилась.
— Наверно, не так чтобы.
— То-то и оно. Сиди, а я пойду узнаю, как и что, — сказал он решительно. — Эх, деревня!.. У сестры муж крупный товарищ. Он нас в один момент пристроит. Он запросто. Ему это что?
— Оно-то так, — и вздохнула.
— Сестра актриса. Хорошо жила до войны, — говорил он, надевая шинель. — Пристроит пока. А там будет видно. Там сообразим.
Колеса застучали тише, звякнули буфера, вагон полихорадило, протащило, и он стал. И сразу же, словно караулил, на воле начал хрипатым, злым голосом ругаться человек:
— Буду жаловаться в высшие инстанции! Так возят трупы в последний путь.
Густой басок перебил раздраженно:
— Гражданин, что вы каркаете? Здесь же не поле — нормальная остановка!
