В ней копошились, елозили желтыми мохнатыми комочками птенцы малиновки. Увидев человека, они жалобно запищали. Поправив подвернувшееся крылышко одного птенца, Федор ускорил шаг, ему показалось, что идет он очень медленно, и он почти побежал лугом, прямо на выглядывающий из-за лип колодезный журавль. На поляне, возле колодца, к нему подбежала Фрося, все в том же совсем застиранном платьице.
— Велнулся? Да? — пролепетала Фрося и пошла рядом с ним, снизу вверх смело и радостно глядя ему в глаза.
Федор спросил:
— Дома как?
— Татка плисол. Дядя Хведя, ты не ластлаивайся. Татка нехолосый.
— Отец? — остановившись, спросил Федор и зачем-то ненужно поправил подворотничок гимнастерки.
— У его длугая зонка есть. А мамка лугалась.
— Ведь он убит?
Фрося покачала головой и сморщилась, как маленькая старушка, чтобы не заплакать.
«Вернуться назад, на большак. Сесть в первый попавшийся поезд и мотануть подальше, хотя бы в Сибирь». А ноги несли его все ближе и ближе к черной кривой крыше, и не было воли повернуть обратно. Так, весь собранный в комок, он очутился на пороге. Из-за стола, оправив ремень на гимнастерке, поднялся мужчина лет тридцати пяти, высокий, полуседой; прозрачные, похожие на карамельки-леденцы глаза его глядели из-под сросшихся пучковатых бровей выжидательно, и в то же время была в них насмешка. Почти неуловимый оттенок вражды друг к другу возник сразу между ними, и стоило большого труда сдержаться. Варвара сидела на другом конце стола, красная и смущенная. С печки из-за трубы строго, как судья, глядел Сеня. А Фрося поглядела затравленно, будто посаженный в клетку галчонок, и шмыгнула за печку.
— Это Федор, — сдержанно сказала Варвара, — познакомься, Иван.
За печкой, надорванно что-то произнося, захлипала Фрося.
Иван оглянулся, беспомощно расправил пальцами у глаз отечные бурые складки, дрогнувшим голосом позвал:
— Доченька, ты что? Иди-ка сюда. Я сахарку дам. А?
За печкой хоронилась пугливая тишина. Иван суетливо начал свертывать папиросу. Поднял голову, примирительно сказал:
— Одного боюсь… суда твоего, Варя! Боялся все время, а нынче еще больше!
— Мой суд, Иван, нестрашный. Жизнь нас разделила с тобой, — сказала она четко и внятно.
Иван не выдержал ее взгляда, отвел глаза в сторону. Он нащупал ногой под лавкой чемодан, выдвинул его, раскрыл, вытащил оттуда пламенно-красный рулон шелка, сказал:
— Варя, тебе принес!
Багряное шелковое пламя заметалось по хате, шелестело, вздымалось крыльями и опадало, образуя причудливые, красивые склажи, и показалось, что все сейчас вспыхнет и затрещит га этом буйном костре.
