Но, подвигаясь вперед, Федор поймал себя на мысли, что ни война, ни эта женщина с детьми не заглушили того крохотного живого росточка, какой связывал его с Любкой.
«Любка-голубка» — так дразнили ее до войны. Он зашагал быстрее. По обеим сторонам большака виднелись воронки от бомб и снарядов. Они уже покрылись бурной цветенью красноватых полевых маков, желтели в убранстве ромашек, душистыми кострами рос кукушкин лен. За полем зеленел лес, и минут через десять Федор вошел в него. Запахи окончательно опьянили. С расстегнутым воротом, с всклоченной шевелюрой Федор около получаса шел через лес. На опушке его догнал грузовик. За рулем сидел пожилой мужчина в отслужившей свой век, вылинялой гимнастерке и таких же брюках с заплатами на коленях. Лицо его, дробное, с глубокими западинами на щеках, было угрюмо. Ни слова не говоря, он принял в кабину попутчика и молча правил. Вскоре машина вынырнула из леса и пошла непаханым, млеющим в теплой испарине полем.
— Рук не хватает, — промолвил шофер, кивнув на поле.
«Я ее сейчас, наверное, и не узнаю», — думал о Любе Федор.
Натянуло сумерки. Проскочили железнодорожный разъезд. Неужели Чусово? Федор, прикусив от напряжения губу, смотрел на низкий с продавленной крышей домишко. На его месте до войны стояли три каменных дома.
Из домика вышла с желтым флажком девушка в огромных кирзовых сапогах и с тоненькой, точно у ребенка, шеей. И руки были тоненькие и, должно быть, легкие, как птичьи крылья. За переездом уже пошла «своя» земля: вдоль большака побежали зеленые шапки ракит, ссутулившаяся от ветхости ветряная мельница. Тут, на мельнице, ребятишки играли в прятки. Тут и Любка бегала, голенастая и смешливая.
— С поезда? — попытал шофер.
— Два дня в Никитине пробыл.
— Свои там?
— Чужие. Помог немного.
— Силы не хватит всем помогать, — сказал шофер, горбясь.
— Ты у той кривой ракиты остановись.
— В Зуевку?
— Да. Плохо у них?
— Кому как. У кого мужчина — терпимо. Пожгли ее крепко.
Заметив, что Федор полез в карман, шофер притормозил и сказал обиженно:
— С фронтовиков не беру.
Федор один остался на дороге. Справа тянулся неглубокий овраг, весь обросший высокой, будто кустарник, крапивой. Левее жидкое и словно бы бесконечное тянулось мелколесье. Синие сумерки путались меж белых стволов молодых нежных березок, меж серого осинника и буроватого дубняка. Заморенная пара гнедых коней щипала сочную, уже налившуюся в полную силу траву.
В овраге крапива достигла пояса и кое-где жгла сквозь брюки. На дне тоненькой голубой струйкой теплился источник. Надсадно и однотонно звенели комары.
