Варвара только пригубила свой. Он спросил:
— Ты чего?
— Отвыкла, боюсь.
— Боюсь, боюсь… Пей!
— Нет, Федя, запьянею. А рано в поле идти.
— Ну, тогда шуруй тушенку.
— Зря ведь: домой-то как явишься?
— Был бы дом… — Федор свернул цигарку — кривую загогулину, выдохнул из себя едкий дым.
Варвара закашлялась. Федор неумело длинными руками стал разгонять дым.
Разговорились. Говорил Федор, а женщина слушала. Мать и отца немцы спалили в хате, а о том, что в деревне осталась Люба, невеста, он умолчал. Да и к чему говорить об этом, если за спиной была целая война? Ждет ли…
Замигал, зачадил фитиль в гильзе, затем потух, и стало очень глухо и темно, хоть глаз выколи.
— Керосин, видно, кончился, — Варвара суетливо шарила где-то руками.
— Погоди, я посвечу тебе фонариком, — сказал Федор. — И залью водку. Водка здорово горит. Только дай горсть соли.
Варвара вытащила сбоку гильзы пробку, из спичечной коробки потрусила немножко соли. Федор воткнул в дырку горло бутылки, слил остатки водки, сказал:
— Царский огонь.
— Пожалеешь, Федя.
— Зажигай.
Зеленый, похожий на голодный волчий глаз огонек закачался в темноте, раздвинув ее. Федор засмеялся.
— Неплохо! Муж там? — кивнул головой за окно, где чернела ночь.
— Да. Два месяца назад получила повестку.
— Он у тебя на каком же фронте был?
— А лихо их знает. Все фронты прошел. А на самом конце пропал.
— Война… — раздумчиво сказал Федор. — А деревня?
— Пожечена.
— Откуда приехала? С юга?
— Нет, мы с Иваном в Ярцеве жили. Оккупацию пришлось здесь.
Помолчали. В углу, за печкой, скреблась мышь, и лишь эти тихие шорохи нарушали тишину сонной низкой избы. В оконной раме торчало тряпье: было всего два или три стеклышка.
— А ты издалека? — спросила Варвара, прямо и долго посмотрев ему в лицо.
— Близко. Отсюда по большаку — километров восемнадцать. Из Зуевки. Не знаешь?
— Не знаю.
— Понятно. Мы другого района.
— Давай спать. А то ночь кончается. Ложись сюда, — она показала на грубо сколоченную деревянную кровать с тощей постелью. Добавила, опустив запунцовевшее лицо: — Хоть сенник, а мягко.
— Да… — сказал Федор, прикованно глядя на ее босые тугие ноги. — А ты?
— На печку полезу.
— На полу лягу, — Федор распустил скрученную в скат шинель, постелил рядом с кроватью, на одну полу лег, а другой накрылся, предварительно подложив под голову вещмешок. Постояв немного, Варвара подула на огонь, поеживаясь, сбросила платье, влезла под одеяло. Минут двадцать лежали, как в секрете на передовой, сторожа шорохи и дыхание друг друга.
