Иван, не глядя, стянул ногами сапоги, размотал мокрые портянки и стал совать по очереди ноги в печь, почти в самый огонь.
— Шерстью пахнет, — сказала деловито Мария Кузьминична.
Шура, испуганная, стояла неподвижно около стены. Колыхнулась шторка, вышел доктор, медленно вытиравший ватой руки.
— Что с ним? — спросил Иван.
— Воспаление легких. Через несколько дней кризис пройдет. На улицу не выносить ни в коем случае. Лекарства я оставил там. Написал, как употреблять, — посмотрел на свои носки, которые висели перед печью, потрогал — мокрые, сел на табуретку, сказал: — В сущности, не страшно, — и стал обуваться.
— Уходить надумали? — забеспокоилась Мария Кузьминична. — Или у нас места не хватит?
— У меня в ваших Курылях дружок есть, — сказал доктор. — Мы в шахматы резанемся. Водки дернем. Я сильно промерз, — глянул на Ивана, подмигнул: — Спиртом разотрите ноги. И внутрь соответственно. Я оставил пузыречек. Мальчика кормили холодным молоком? Коровьим. Но воспаление, видимо, не от этого — застудили. Ребенок чужой? Понимаю. Значения не имеет. Да, да. Прежде всего человечность. Да! — Опять подмигнул: — В канавке-то мы с вами того — чуть не кувыркнулись. Потеха!
Он ушел, шаркая раскисшими сапогами и бубня под нос:
Во дни печали и томленья…
После его ухода они долго сидели молча в полутемной хате.
В светце, как в давнюю старину на Руси, потрескивала лучина, загадочные тени шевелились по стенам, в ведро звучно шлепались дымящиеся огарки, за окном свистело, скреблась в раму ветка, а им всем было хорошо и радостно, словно в детстве.
I
В жидких вечерних потемках, в седенькой мгле вдруг в эшелоне все увидели, как потянулись вместо приглаженных рощиц и островерхих черепичных костелов растрепанные березы в своих белых кофточках, овраги, хаты со скелетами почти что голых стропил на крышах, немые печные трубы на пожарищах, колодезные журавли…
Заглушая дробный перестук колес, сорвав с головы выгоревшую пилотку, какой-то солдатик крикнул во всю силу:
— Братцы, Россия!
Изо всех дверей, высовываясь на весенний ветер, ударили из винтовок и автоматов.
— Наша!..
— Глядите, и вправду наша земля, дери ее черт!
Били до тех пор, пока не разрядили обоймы.
И тогда видавший огонь и медные трубы паровоз, распуская сизые усищи пара, стал подгонять орущий эшелон к выщербленному перрону.
Федор увидел низкий уцелевший вокзал, а правее, в туманных сумерках, расплывчатую голову водонапорной башни. Прибился домой!
