Внутри бетонной постройки с куполом и полумесяцем был бугорок, на котором кое-где проросла трава. Но памятника не было, а значит, не было ни имени, ни фотографии. Зато была дверь.
— Надо было окно еще сделать, — сокрушалась Таня. — Тогда получился бы домик.
— Интересно, кого тут похоронили? — прошептала я. — Наверное, кого-то богатого.
— Да, наверное.
— Слушай, а детских могил тут нет?
И мы с Таней стали ходить от могилы к могиле, стараясь разглядеть либо детскую фотографию, либо указание на детский возраст, либо маленький бугорок.
— Вот, вот! — закричала Таня, указывая пальцем куда-то вниз.
Я побежала к ней, огибая могилы молодой женщины, деда, который строго смотрел с железного памятника с полумесяцем и со звездой, несколько могил с именами, без фотографий.
Таня стояла у маленького бугорка. Вокруг него не было забора, как вокруг других могил, памятника тоже не было.
— А может, это не могила вовсе? — сказала я, осмотрев бугорок.
— Почему?
— Ну, ни надгробия, ни креста, ни забора.
— Это же мусульманское кладбище, тут нет крестов, — с серьезным видом изрекла Таня. — А памятника нет потому, что у ребенка имени нет.
— Как это? — Я удивилась. — Так разве бывает?
— Бывает, если он при рождении умер.
Я спорить не стала. Решила, что потом у мамы спрошу.
— Давай посчитаем, сколько лет тем, у кого годы жизни вместо возраста написаны, — предложила Таня.
И мы стали ходить от одной могилы к другой, то сокрушаясь, как мало прожил человек, то поражаясь, как много. Двадцать три — мало. Пятьдесят пять — ух как много!
— А твоих родственников тут нет? — спросила Таня.
— Нет, мои на другом кладбище. А твоих?
— Мои родственники тоже на другом, на христианском.
Таня сделала какое-то особое ударение на последнем слове, как до этого выделила слово «мусульманское». Мне вдруг очень захотелось домой — спросить у мамы то, чего никак нельзя было спрашивать у Тани. Перед Таней я должна была выглядеть умной. Хорошо бы, даже умнее ее.
— Слушай, я поеду, — сказала я. — Завтра досчитаем. А то скоро за коровой в стадо идти.
И мы спустились к Таниному дому. Я взяла велосипед и, махнув Тане на прощание, умчалась домой.
— Мам! — едва ступив за калитку, закричала я. — Мам!
— Я здесь, — отозвалась мама с заднего двора.
— Мама, скажи, а когда ребенок умирает при рождении, ему имя не дают? — выпалила я, добежав до сарая.
Мама как раз садилась доить корову. В стадо сходить я опоздала. Впрочем, не в первый раз.
— Дают. Свидетельство о рождении же заполняют. — Мама поставила ведро под корову. — А к чему такие вопросы?
