— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! — это был захлебывающийся голос Бирюкова сверху. — Выходит пехота, те полки! Отсюда с крыши видно. Выходит на шоссе — там все поле темное.
— Порядок! — Лейтенант выпрямился. — Теперь наша очередь. — Он одернул шинель и машинально поправил ремень, всматриваясь. — Ага, вот они! Идут танки. Без поддержки идут… Раз, два, три…
Все другие тоже смотрели на танки и считали их.
Низкие темные машины выходили из леса гуськом по дороге. Все больше их делалось, и лейтенант бросил считать.
— Двадцать танков, — вздохнул кто-то. — Двадцать!
Они не знали, что это было лишь начало. Что не рота, не батальон, даже не полк, а целая дивизия полного состава сотрясает перед ними поля и перелески.
— А нас восемнадцать, — сказал Тищенко.
Разуваев вдруг протянул руку:
— Эй, глядите! Вон мальчишка с противотанковым ружьем. Вон там.
Но бойцы уже видели мальчишку и не только его. Вдвоем с пожилым мужчиной в расстегнутом ватнике мальчишка тащил со стороны леса ружье на саночках прямо по целине. Клепиков, пригибаясь, побежал им навстречу от гаража.
Евсеев торопливо докурил завертку, огляделся. Много он уже испытал танковых атак, знал, как действовать. Скинул шинель, подошел к Нине, молча вынул из ее руки тяжелую гранату и, не спрашивая приказа, длинной придорожной канавой пополз вперед, к кусточкам, туда, откуда шли танки.
Новые машины все выныривали из леса, а передние уже прошли полпути к городку. Внезапно одна косо пошла в сторону и остановилась, окутываясь дымом.
— Смотрите, ребята, Клепиков поджег! — закричал Самсонов. — Гляди, гляди, завертелся!
— Точно! Наши стреляли. Из ПТР.
— Тихо! — крикнул лейтенант. Им овладел азарт боя, но он сдерживал себя. — Маскировки не терять!
Танки неуклонно приближались, несмотря на потерю одного.
Кто-то вдруг сказал:
— Ребята, если нас убьют, — как мы узнаем, отстояли мы Москву или нет?
— А нас не убьют, — ответила Нина. — Нас никогда не убьют.
Агроном Тищенко локтем нащупал записную книжку в кармане гимнастерки и, усмехнувшись, подумал, что про себя он этого не скажет, что никому уж не передаст своего открытия. Но ему этого было не жаль. Пусть, решил он, это дело просто отложится на время. Придет летний вечер или ночь после войны. Другой агроном будет сидеть у раскрытого окна — яблоневый сад перед ним. Бабочки станут лететь на огонь, и та же мысль придет другому, что осенила его, Тищенко. Даже дочку Галю он не пожалел — знал, что она маленькая, трехлетняя, скоро забудет его. А вот жену ему было жалко и вообще всех женщин. Много он видел мертвых на полях, и понял, что мужчине, в сущности, не так уж трудно. Ну, ранили его, ну, в крайнем случае, убили. И все. А для многих женщин сколько она продлится, война.
