– Которую к тому же разворовали, – с улыбкой прибавил философ.
– Нет его в Москве! – резко возразил Юрий. – Но здесь он был!
– Знать, татарва уволокла. Либо Данилы Борисыча люди. А на что он тебе, князь? – задумался Семен.
Юрий не ответил.
Вновь заметавшийся под сводами отзвук шагов на миг отвлек иконописца. Добавив в вохру белил и смешав, Андрей опять согнулся над образом. Теперь уже полностью, без остатка погрузился в совершенный покой безмолвия, обращенного к небесам.
Потом, позже, когда закончит работу, он даст тревоге проникнуть в сердце. Позволит зашевелиться беспокойству, которое ощутил мимолетно, когда внимал словам Юрия о старшем брате. Вспомнит об Алешке, в чьей душе разгорелся-таки огонь… да лучше б не разгорался.
Но не теперь.
12.
Никифор Халкидис пребывал в упоенном состоянии духа.
Он был введен в княжье семейство и жил во дворце. Пусть деревянном, но других в этой стране нет. Он учил детей второго по старшинству князя Московии, который в любой миг мог сделаться первым. Не всякий день, но иногда он трапезовал с князем и его супругой княгиней Анастасией. К нему прислушивались. Его ученость уважали. Его приглашали читать вслух – и он умел делать это изящно, живо, чувствительно! Эффектно, как говорят латиняне. Ему, наконец, платили живым серебром из княжьей казны. Пусть не золотом, этим металлом Русь вообще скудна, зато щедрой меркой.
Недаром мессир Джанфранко Галеаццо советовал ему искать подходы к звенигородскому правителю. Князь Юрий, в отличие от старшего брата, удался в отца, князя Димитрия. Мессир Галеаццо много рассказывал об этом Димитрии, прозванном Донским за победу над татарами у реки Дон. О том, как князь желал иметь в русских митрополитах не греческого чужака, а своего подручника. Желал и саму русскую Церковь подвести под свою руку, оторвав от Константинополя. О том, как княжьи слуги однажды побили, раздели и чуть не голым бросили на ночь в темницу митрополита Киприана, навязанного Руси империей. И как десять лет, до самой своей смерти не хотел с ним мириться князь.
Горячая кровь. И вся она, по-видимому, досталась второму сыну Димитрия. Недаром собственные младшие отпрыски звенигородского князя носили одно имя на двоих – в честь деда.
Истинным наследником отца, победителя Мамаевой орды, Юрий видит себя. Страстно желает сесть на московском столе. Во всех неудачах Москвы обличает Василия и ставит себя независимо от старшего князя. Верует, как все русские, едва не до дырки во лбу. Но с греком Фотием доныне не встречался – как и отец, грезит о русском митрополите. И уже не бросается в жаркий спор, когда Никифор будто случайно роняет слова, что истина выше разделения на латынскую веру и православную, что перегородки меж Церквами, от земли растущие, до неба не доходят. Что Константинополь сосет из Руси серебро и золото. Что Русь для того лишь и нужна империи. Что монахи, не имеющие полезных обязанностей, но стяжающие в монастырях столько богатства от князей и вельмож, живут жизнью трутней…
