– Козни это вражьи на тебя, Андрей!
– Что нам врага бояться, Данила? – уперев очи в стол, заговорил младший. – Не ты ли учил меня, чтоб монаху ни в чем никому не давать претыкания, ни словом, ни делом, ни даже взором. А там, в Звенигороде, преткнулся кто-то об меня, будто о камень, на дороге лежащий. Что же, оставить так? А если не только преткнулся, но и упал?
– Вот те раз. Преткнулся! – Данила смотрел непонимающе. – Да ты разве знаешь кто? И в чем твой-то грех?
– Не знаю. А вот пойду в Звенигород и спрошу у князя, ежели допустит до себя.
Старый иконник всплеснул руками, едва не своротив вновь лучину, подскочил со скамьи.
– Да ты в своем уме, Андрей? Сам в пасть ко льву, рыкающему на тебя, хочешь голову сунуть? Одумайся! Нет тебе дороги в Звенигород! Сам-то не претыкайся на путях твоих и Бога не искушай!
Андрей тоже встал, но глаз не подымал.
– Да я, Данила… – виновато начал он.
Не дав договорить ему, распахнулась дверь землянки. По шатким ступенькам сошел Епифаний.
– Слава Богу за все и всяческие дела Его и за великую благость, даровавшую нам такого мужа святого!.. А вы, други, чего стоймя любомудрствуете? Добрая беседа седалища не жмет. – От давешнего ужаса в лице книжника не осталось ни облачка, ни тучки. Высматривая, куда бы сесть, он продолжал: – Великое утешение обрел у Сергия. Он для меня – первый и последний в нынешние горестные времена. Однако ж, хоть и утешен, – Епифаний пристроился на краю лавки, подвинув книги, – все равно убогим своим умом недомысливаю, как исполнить задание, Никоном мне заданное.
– Да погоди ты, Епифаний, – удрученно отмахнулся Данила, садясь. – Тут иная задача, всяко заковыристее твоей. Андрейку спасть надо от дурости. В Звенигород хочет податься. Сам себя сгубить решил!
– В Звенигород? – воодушевился против ожидания книжник. – Так и мне туда стопы править. Никон же мне что сказал? Иди, говорит, Епифаний, и склоняй неотступно князя Юрия Дмитрича к миру со старшим братом. Напоминай ему непрестанно о славных делах Сергиевых: о благословеньи его над Русью, о том, как князей русских мирил своими кроткими словесами, как перед смертью заповедал единомыслие друг с другом хранить и любовь нелицемерную, смирением укрощать себя, от противоречий уклоняться, ни во что ставить честь и славу жизни сей. Так и сказал. А сам, говорит, здесь буду к великому князю Василию Дмитричу с тем же неусыпно подступаться. Так с двух сторон и станем толкать их на примиренье друг с другом. А иначе не миновать нам грозы и беды над землею нашею… Ты за Андрея не тревожься, Данила. Я там за ним пригляжу. Вот лишь из Москвы заберу свои записи для памяти…
