Князь вскинулся и вдруг стал бить кулаками о крышку гроба.
– Почему? Почему?!.. Почему ты не остался со мной, отче? Зачем ушел?..
Затихнув, он уронил голову на кулаки.
– Анастасия умрет, – глухо заговорил. – Митя-второй, сын младший, умрет. Василий прислал повторную грамоту. Велит в Москву к нему ехать – с повинной головой либо с оправданьем. А что сделает, если не поеду, не пишет. Да и так знаю. Рать соберет и на меня отправит. Воевать будем, отче. Сыновья одного отца, великого князя Дмитрия. Разве не перевернется отец в гробу? Сыновья того, кто созвал и привел на Куликово всю Русь, в единый кулак собрал, – сами в горло друг дружке вцепятся! А из-за чего, скажи, отче?..
Юрий сполз на пол, сел, опершись спиной о гроб.
– Велит мне оправдаться в колдовстве против племянника, – с горечью продолжал он. – Мне! Да кто из нас более гнушается чародейства – он или я?! Надоумили Ваську на меня ложь возвести. Известно, что за змея с раздвоенным жалом у него под боком греется. Софья, ведьма языкастая! Ненавижу…
Князь закрыл глаза, погрузившись то ли в дрему – полночи провел, разрываясь между постелями жены и сына, то ли в молитву. А вернее, в то и другое. Перед смеженными очами мельтешили смутные образы.
Юрий вздрогнул, открыл глаза. Почудилось, будто кто-то рядом. Сказанные кем-то слова уплывали в сон, никак не схватывались умом.
– Нет, не поеду в Москву, отче. Что мне там делать. Перед Васькой уничижаться? Вину чародейства отвергать? Мерзко. Знаешь, отче, что ворожеев не терплю. На кол бы их сажал безо всякой пощады…
Юрий надрывно засмеялся, распяленной ладонью закрыл лицо.
– …а жену не выдам. Врешь, Васька. Не выдам.
Он продолжал давиться горьким смехом.
– Я, отче, сейчас только подумал. А вдруг она это? Настасья? Я ведь и не знаю ее толком, хотя живем десять лет. Что у нее в голове творится? Бог весть. В Москве, говорят, колдовство перекинулось моровой язвой на самих лиходеев. Что, если на нее тоже?.. На жену мою? Не язвой, так другой хворью… А она и сына за собой потащила… – Юрий похолодел, резко развернулся ко гробу, требовательно взмолился: – Старших сыновей убереги мне, отче Савво! Слышишь?! Убереги!.. А Митьку-младшего, коли выживет, Богу отдам! Монахам на воспитанье, чтоб чернеца из него взрастили… Прими, Господи, обет мой, смилуйся над нами, грешными…
Он обессиленно опустился вновь на холодные плиты пола, подогнув под себя ногу.
– Знаю даже, откуда мерзость эта взялась у нее на уме. Никифоровы побаски о греческих царицах! Ну дура же баба!.. За ее дурость теперь всем платить… мне в первую голову… А может, не она? Ведь не дура же… не злодеица… Понимать должна!..
