Гречин, никогда за словом в рукав не лезший, онемел.
– Андрейка?!
Юрий оглянулся и внезапно заторопился:
– А если тебя, Феофан, попрошу храм расписать, согласишься? Хотел я, чтобы Рублёв расписывал, да видишь, что из этого вышло.
Глубокие складки на лбу изографа медленно расходились и сглаживались. Запавшие темные очи смотрели задумчиво.
– Решай, Феофан! – крикнул князь, отъехав. – Не снес твой ученик славы лучшего иконописца. Ты первый, как и прежде. А мне такой и нужен!
– Постой, князь, – негромко позвал Гречин. – Принимаю твою просьбу. Коли напортил Андрейка, мне исправлять. Пусть и непутевый ученик, да я за него в ответе.
Юрий, выслушав, пустил коня широкой рысью по дороге к монастырю, сопровождаемый боярами и дружинниками.
– У нас есть заказ! – Оба Феофановых подмастерья, вылезши из сугроба, стали радостно обниматься и бодаться друг с дружкой. – Княжий заказ!
– Не у вас, бездельники, а у меня, – проворчал изограф и прикрикнул: – Разворачивайте сани! Обратно едем.
…Княжье богомолье, Саввин-Сторожевский монастырь встречал звенигородского хозяина буднично. Где-то еще стучали топорами, отстраивались. Монахи носили на плечах бревна, гребли снег лопатами, в большом котле на дворе варили смолу. Игумен Изосим вышел почтить и благословить Юрия Дмитрича.
– Все так же, князь? – спросил с участием.
– Хуже, – мрачно ответил тот. – Лекари уж не надеются. Попроси братию, отче, усилить молитвы.
– Денно и нощно велю читать канон о болящих.
Юрий направился к собору. Сняв шапку и подбитую куньим мехом вотолу, упал коленями в снег перед папертью. Широко перекрестился и коснулся лбом обмерзших каменных ступеней. Когда поднялся, на глазах были слезы.
Работников, расчищавших в храме стены, не успели упредить. Юрий, войдя внутрь, оказался под рукотворным снегопадом – на голову летела известковая стружка, в воздухе плавала белая муть.
– Вон все, – не возвышая голоса, сказал князь.
– Пошли, пошли, – подгонял спускавшихся подмастерьев боярин Никитин.
– Ты, Федор, тоже выйди. И двери прикрой. Один хочу остаться.
Перешагивая через горки белых и цветных ошметьев, Юрий приблизился к гробнице игумена Саввы. На крышке гроба лежала Псалтырь, заложенная тесьмой. Взяв книгу и раскрыв, князь молча стал читать.
На половине псалма задрожали руки, Псалтырь упала на гроб. Из груди Юрия вырвалось короткое сухое рыданье. Он опустился на каменный пол, головой прижался к боковине гроба.
– Отче Савво! Не ведаю, чем прогневил я так Господа, что насылает на меня казни… Растерялся я, отче. Не знаю, что делать, что думать. Почему тебя нет со мной, отче?..
