Один второпях оскользнулся, упал. Кровавые брызги окропили стоявших близ помоста.
Когда проносили обрубок мимо саней со служильцем, тот дико взвыл и задергался. Упираясь локтем, поднял тулово, на красном лице пучились страшные, набухшие кровью глаза. На дворских, подступивших к нему, пытался харкнуть – не получилось, кровавая слюня повисла на бороде. Разозленные дружинники, взявшись за ноги, проволокли его лицом по ступеням взмостья.
Казнимого служильца подвесили за руки к перекладине «глаголя», содрали исподнюю сорочицу.
Кат с кнутом в руке, развернувшись, застыл. Подручные отступали, пятясь. Толпа охнула и резко отхлынула от помоста.
Тулово служильца было покрыто иссиня-черными пятнами, хорошо знакомыми всей Москве. То были вовсе не следы пыток, а метины моровой язвы, в последний раз посещавшей русские земли два лета назад.
– Черная смерть! – взвизгнули в страхе несколько женок.
Подвешенный служилец распялил в жуткой усмешке рот и снова харкнул, метя в ката. Плевок не долетел. Рыча от ярости, служилец стал раскачиваться на веревке, чтобы достать палача. Взвился кнут, полоснул его поперек багровеющего лица. Рассеченный глаз служильца потек по щеке.
Толпа бесновалась. Неповоротливая ее плоть вблизи помоста кипела, пытаясь пробить внутри самой себя ходы для бегства. Внешние, стоявшие далеко, еще не понимали, что случилось. Хуже всего было тем, кто оказался в середине. Их давили, сминали, падавших топтали. Бабий вой заглушал все прочее. Конные в охране великой княгини стервенились, нагайками отжимая озверевший люд. Софья Витовтовна, сделавшись белее снега, хранила стылую неподвижность.
– Огня! – Ее резкий крик перекрыл мешанину воплей, визгов и брани. – Все сжечь! Немедля!
Служильцы и бояре копытами коней и плетьми прокладывали в бурлящей толпе путь для великой княгини.
Кат бросил кнут и спрыгнул со взмостья. Трое из сторожи стали пробиваться к церкви на углу Подола, где можно было взять огонь. Оставляя потоптанных, толпа растекалась, редела.
На «глаголе» все еще качался в веревке служилец, как знамение смерти, одноглазо озирающей свои волнуемые стихиями пажити…
К Никольским воротам прытко неслись трое в чернеческих одеждах. Еще не выбежав из-под сводов башни, криком упреждали охрану:
– Пожар! Подол на Кремле горит!
Воротные стражи и без того пребывали в волнении. От лобного места у другого конца кремлевской стены глухо доносился тревожный гул.
– Ну-ко, чернецы! – рявкнул старшой, осадив бегущих. – Подрясники на пожаре подпалить боитесь? Сейчас взяли руки в ноги – и махом туда. – Он кивнул вдоль стены крепости. – Разведаете, что за шум, прибежите обратно. Исполнять!
