И еще будто заговор тянется аж из самого Новгорода, от проклятых еретиков, последышей Карпа-стригольника, сброшенного некогда с моста в реку с камнем на шее. Еретики те в Христа не веруют, а молятся поганым образом – камням, да кустам, да земным дырам. И попы их, расстриги, обедни служат навыворот, вместо алтарей и жертвенников на оскверненных иконах петухов режут и той кровью причащают. Правда, зачем новгородским еретикам сживать со свету московского князя, бабы – разносчицы слухов не говорили. А если и говорили, то такую несусветную дичь несли, что и те, кто верил им до сих, начинали плеваться.
В день казни посадский торг за кремлевской стеной опустел. Возле лобного места, что против Угловой башни, на перекрестье Великой улицы и Ордынской дороги, разобрали торговые ряды, выросшие здесь за годы без казней. Последний раз палач орудовал тут давно, еще при великом князе Дмитрии, сколько лет прошло, никто и не вспомнит. Отвык московский люд от зрелища казни, потому и спешили занять поближе места. Толпились загодя, едва не с рассвета, захватив с собой холопов, корзины со снедью и тепло укутавшись.
На взмостье, сколоченном за ночь, скучал палач в красном колпаке и багряном кафтане. Проверил крепость «глаголя» с веревкой, на потеху люду щелкнул раз-другой кнутом. Потом оголил длинный тяжелый меч, примерясь над плахой, рассек воздух – покатилась невидимая голова.
Толпа прибывала, теснясь и напирая, гудела вполголоса. В плывущем морозном воздухе невидимо густело и крепло нетерпенье. Вдруг многоглавая и многоокая плоть всколыхнулась – от Тимофеевских ворот поползли двое саней, окруженных верхоконными.
– Везут! Везут!..
Обоз с приговоренными в молчании взрезал толпу. Та покорно раздавалась в стороны, а после вновь смыкалась, влеклась следом.
– Двое всего!
– А тебе сколь надо?
Сани встали у помоста, конные нагайками отбивали напиравших. Сторожевой десятник о чем-то переговаривал с нагнувшимся катом. Кивнув, красный колпак сел на плаху, вынул из пазухи яблоко и стал грызть. На привезенных для казни даже не взглянул.
Где-то в толпе вскрикнула баба, осуетила люд вокруг себя. Понеслось по головам:
– Рожает!
– На сносях притащилась, дурная баба…
– Мужик ейный куда смотрел?
Кто ругался, кто посмеивался. Иные гадали – к добру, к худу ли примета, чтоб женка на казни рожала?
Наконец успокоилось. Стали передавать, что ждут самого великого князя с митрополитом. Спорили: не князя, а набольших бояр, которые перед князем виноваты вышли, что колдовство загодя не выявили и заговор не разглядели. Вот великий их и послал на казнь любоваться, к самим себе примеривать.
