– Проклинаю… – проскрежетало из пламени, адским нимбом плясавшего на плечах старухи. – Ее проклинаю… сыновей ее…
– Кого?! – заорал Плещеев. Он подскочил к карге так близко, что и шуба на нем могла вспыхнуть. – Кого проклинаешь, ведьма? Кто подослал тебя?.. Отдай мне то, что знаешь!!
В ответ ему вновь почудился дикий хохот, с поросячьими взвизгиваньями и басовитыми переливами. «Бери!» Вздрогнув, боярин попятился. Из опадающего огня проступило почерневшее лицо ведьмы со спекшимися глазницами. Она была мертва, и не могла уже ни говорить, ни смеяться.
Вернувшийся с полным ведром подручник опрокинул его на старуху. Громко дыша, он в ужасе смотрел на боярина.
– Тебе не жить, Ушак! – мертвенным голосом произнес Плещеев, медленно разворачиваясь к кату. Подошел и взял его за грудки, ощерясь: – Кто велел тебе убить ведьму? Кто?! Отвечай, скотина!
– Ты ж видел, боярин, – недоумевал тот, – сама… сама лохмами затрясла…
– А я не видел! – Борис Данилыч состроил кукиш и сунул его под нос кату. Обернулся к помощнику. – Ты видел?
Тот, раскрыв рот в испуге, сильно замотал головой.
– Н-не видал. Ничего не видал. Я за водой бегал. Воды ж не было…
– Ты видел? – Плещеев пронзил взором подьячего служку, стоявшего столбом.
Подъячий поворошил листы на столе.
– Я чинил сломанное перо.
– Да как же… – На сумрачном лице ката проступало осознание непоправимого.
– Все ясно, – зловещим голосом подытожил Плещеев. – Всем быть здесь, не выходить.
Тяжелой неспешной поступью он направился за дверь пытошной. Затлевшая от огня веревка на руках старухи лопнула, внезапный стук упавшего трупа прозвучал в ушах у всех будто громовый раскат. Боярин оглянулся. Мертвая, страшная ведьма смотрела на него черными глазницами и усмехалась, оскалив остатки зубов. Борис Данилыч передернул плечами в куньих мехах.
«Почудилось, – сказал он себе, выходя. – А подослана-то бесовка – бабой! Кто ж такая могла быть?»
Неведомым образом в нем росло из мелкого, почти горчишного зерна уверенное знание – чья рука и чья воля направляли старуху.
7.
Москва, взбаламученная вестью о заговоре и колдовстве, не затихала другую седмицу. Молва бежала по городу и за город самая невероятная. Будто разворошили в Кремле змеиное гнездо убийц и изменников, свивавших сети на все великокняжье семейство. Будто темничные подвалы полны схваченных душегубов и уже не одного запытали до смерти – лютуют заплечные мастера. А еще бы не лютовать, когда такое страшное дело. Да будто ведьма, которая испортила княжича, обернулась в руках ката черной вороной и улетела, выклевав ему глаза. То-то вороны грают над городом как оголтелые, новую беду кличут. Оттого и не выведут богомерзкую чародеицу на объявленную казнь, а казнят лишь пособников.
