Рассказы Матвея Вьюгина | страница 12

Ударил — свалился бандит, второй раз ударил — еще один носом в землю торкнулся. А друзья мои шашками, как молниями, играют — направо и налево рубят. Я еще раз выстрелил. Вижу переменилась картина на бугре: один бандит кидает винтовку, другой, третий. Пинегин клинком мне просигналил: все, мол, кончай стрельбу. Бандиты с поднятыми руками в сторону отходят. Симонян пленников освободил, веревки на руках и ногах у них обрезал.

Я взял лошадей и присоединился к товарищам. Бандитов охраняли Симонян и двое недавних пленников. Профессор строгим голосом убеждал Пинегина.

— Давайте, товарищ, я все сам сделаю. Поверьте, мои руки умеют не только грызунов препарировать.

А Пинегин был еще строже и, едва сдерживая себя, ответил:

— Нельзя сейчас этого, понимаете вы или нет?

Лицо у Пинегина, как камень. И тут только я заметил, что гимнастерка на нем сбоку потемнела от крови. Но он старался прикрыть это пятно, поджимал руку, отворачивался от бандитских глаз. Давал понять, что он совершенно невредим и ведет деловую беседу с ученым.

— Как же вы можете рисковать этим? — не унимался старик.

— Ничего, товарищ профессор, потерпим, сейчас наши подъедут, а уж тогда можно и перевязку делать. Успеется. Все хорошо будет.

Так он и не дал перевязать себя, пока не прискакали пограничники. Потом, когда подсаживали его на коня, он поглядел на меня и сказал:

— А ты, Вьюга, правильно понял свою задачу. Если бы не твои верные выстрелы, эти бандиты дрались бы до последнего. Волки бешеные…

Но я был совсем другого мнения. Ничего ведь я такого не сделал. Главную задачу командир и Симонян решили.

Собаку так звали на нашей заставе. Собачонка — неопределенной породы: шерсть серая, косматая, в черных и рыжеватых брызгах, взгляд суровый, а глаза будто за очками спрятаны: вокруг них рыжие круги; одно ухо торчком стоит, постоянно слушает, другое — висит, как блеклый лопух. В общем, не розыскная, не охотничья, не сторожевая — Горушкина собака и все. А Федор Горушкин — рядовой пограничник второго года службы. Призывался он не то из-под Ивделя, не то из-под Старой Ляли. Из коренных уральских охотников-звероловов.

До появления Горушкина на заставе Барин — хотя и крупный, но совсем еще молодой пес — отирался возле кухни. Спал на конюшне, там же в сыроватом сумраке скрывался от мух и от полуденного зноя. И вообще он, казалось, был страшно ленивым и безразличным ко всему, что делалось, на заставе. Не было у него ни к кому привязанности, держался всегда в стороне: заберется, бывало, на спортивного деревянного коня, который стоял на площадке, умостится на нем и глядит по сторонам. Независимо держался, высокомерно как-то. За это его и прозвали Барином.