Она убежала в ванную. Я не мог дождаться ее, плеск воды в ванне дразнил меня.
Мы не спали, всю ночь просидели на полу, не в силах оторваться друг от друга. Но она оставалась закрытой для меня, и я старался, миллиметр за миллиметром, открыть ее, узнать. Я рассказывал ей о себе, рассказывал о концлагере и ждал, что вот-вот она оставит свою осторожность, ответит тем же, но она молчала. Мне все казалось, что она заговорит, но нет, она все время отводила разговор от себя. Что-то тут кроется, и я узнаю что!
Это была удивительная ночь. В жизни вообще-то много хорошего, можно пережить много прекрасных ночей, но все они разные, в ту ночь было так, как никогда до того, и вряд ли когда я еще узнаю подобное. Мне казалось, что ей хочется, чтобы ночь эта никогда не кончалась.
— Что ты будешь делать, когда война кончится, Марта?
— Ох, когда кончится!.. — она сделала неопределенный жест. — Разве сейчас время думать об этом?
— Время. Конец близится. Знаешь, что я скажу тебе? Я целый вечер думал об этом. Если тебя устроит то, что я смогу предложить, когда кончится война, если сам я для тебя буду что-нибудь значить…
— Ты ничего не знаешь обо мне, Володя.
— Вздор. «Ничего не знаешь обо мне… Ничего обо мне не знаешь…» Я знаю о тебе достаточно, но пугает меня одно — ты можешь покинуть меня.
— Я ведь сказала тебе, как живу.
— Это только поза, Марта. Все это тебе только кажется. Но если, если бы и правда было так, как ты говоришь, мне все равно. Такая, как ты есть, ты желанна для меня…
— Оставим будущее, Володя… Утро приближается неотвратимо… Мы одни… Кто знает, когда еще мы снова будем вместе?..
Утро приближалось, неотвратимое, жестокое утро.
— Пора, Марта…
Я поднялся, приподнял ее. Она не просила меня остаться. Мы принадлежали не только себе, кроме ночи и любви, было на свете еще и другое. Она прижалась ко мне и прошептала:
— Ради этой ночи… ради того, что она была, стоило жить.
Я оторвался от нее, пошел.
Через город идти я не рискнул, было еще темно, и в этот час по улицам ходить всего опаснее. Я обошел город и углубился в лес. В сумерках добрался до Плоштины. И доложил Николаю, как прошла операция.
— Хорошо, Володя! — Николай похлопал меня по плечу. — Хорошо, хорошо, — повторил он весело.
Чему он радуется? Тому, что нам стало известно имя предателя? Разве это повод для радости? Но нет, у него другие мысли. Вот негодник, он думает совсем о другом. Значит, у меня такое уж лицо, что по нему все видно.
