В отличие от большинства мужчин своего поколения, мой папа считал проводимое с семьей время личным приоритетом, а работу отодвигал на второй план. Я бы не сказал, что папа напрочь лишен честолюбия – в конце концов, построил же он собственный дом, но он был согласен зарабатывать меньше денег, если это означало, что он сможет проводить с нами больше времени.
Складывалось впечатление, будто он занимался стоматологией вовсе не ради заработка. Многие монахини из местной католической школы были его пациентками. Иногда у них имелись деньги, чтобы заплатить ему, иногда нет. У него были и другие подобные пациенты. С некоторых людей он вообще не брал никакой платы. С других брал, но невысокую.
Мой отец был человеком несколько порывистым и импульсивным. Или, пожалуй, как я позднее заподозрил, он просто искал способы сделать ярче те дни, когда его одолевала меланхолия. С чем бы это состояние ни было связано, он, бывало, утром будил нас и говорил матери:
– Я сегодня не в настроении работать. Поехали в Даллас.
Тогда мама бралась за телефон и отменяла всех назначенных на этот день пациентов, а потом звонила в нашу школу, чтобы предупредить о нашем отсутствии на уроках. Мой отец считал нас с сестрой сообразительными детьми и что мы без проблем наверстаем пропущенное. И, кроме того, полагал, что мы всегда можем научиться чему-то в Далласе.
Это было волнующее событие. Всей семьей мы проделывали 75-мильный путь (120,7 км), слушая «Топ-40» на радиоволне KLIF-AM. Приехав в Даллас, шли в кино на какой-нибудь фильм, а потом ужинали в недорогом ресторане.
Мы всегда останавливались в одном и том же маленьком придорожном одноэтажном мотеле. Это была типичная для эпохи 1950-х годов галерея номеров прямо рядом с шоссе. Мотель назывался «Комо». Мы плавали в крошечном бассейне посреди парковки. И всегда ужинали в мексиканском ресторанчике под названием «Эль Чико». К каждому блюду, что бы клиент ни заказал, на гарнир подавали рис и фасоль. Мне всегда доставались сырные энчиладас, которые я обожал за нарезанный кубиками лук в начинке.
«Эль Чико» представлял собой открытый просторный обеденный зал с высоким потолком, а на западной его стене была огромная фреска с изображением сценки из жизни майя – или, может быть, инков. В центре этой картины находилась фигура мужчины в юбке из традиционной ткани и с обнаженным торсом, который наливал воду в кувшин. Я сидел, поедая энчиладас и рассматривая этого парня на фреске. Всякий раз, когда мы ужинали там, он продолжал наполнять все тот же кувшин.
