— Мама, мы ведь уже много насобирали. Мама, ну!
— Три полных мешка, — сообщил, заглянув в мешки, Беи.
— Я такие стишки помню, — сказал Джимми. — Три полных мешка нам овечка принесла. Глядите, как я прыгаю, — и принялся прыгать с широкой ступеньки давным-давно сгоревшего дома.
— Мы ведь много уже насобирали, — повторила Мэйзи.
— Зелень очень сильно вываривается, понимаешь? — ответила мать. — Да, кажется, уже хватит. Посидим немного. Все плывет перед глазами, все так и плывет. Плывет… — Она споткнулась, обхватила руками Мэйзи, запела:
О Шенандоа, люблю дочь твою я,
Ее сквозь бури пронесу я… —
и улыбнулась так лучезарно, что у Мэйзи дрогнуло сердце. Рука об руку они сидели под катальной. Лицо матери опять стало таким же необычным, с сияющим и отрешенным взглядом. Она стала гладить Мэйзи по голове, как-то сонно, будто в полуобмороке. Нежно и рассеянно водила по ее голове рукой.
Корни мои спутаны, вьются под водой,
Отдохни, о путник, под моей листвой…
пела мать. Ласковые эти пальцы, прикасаясь к волосам Мэйзи, пробудили неуловимое, давно забытое ощущение покоя и уюта, и в ней вдруг робко шевельнулась радость, отчаянно сверкнула над нагноениями боли, и тоски, и страха, и стыда — Зла, принесенного годами. С реки дул ветерок, он ворошил траву, в глазах рябило от ярких переливов зелени, а мать гладила ее, гладила по голове. Вверху трепетали и блестели молодые листики катальпы, и сияние солнца, отраженное травой и листвой, озаряло их лица. На ногу Мэйзи села пчела; чудо — она улетела; вблизи порхала бабочка, опустилась на траву, сложила крылышки, опять улетела.
Корабль уплыл, я вслед ему глядела, —
пела мать, —
Корабль уплыл в далекие моря…
(Мэйзи чувствовала: по телу матери разливается волна счастья, и это счастье не имеет никакого отношения к ним, к ней; мать счастлива, отдалена от них, погружена в себя.)
Корабль уплыл, я вслед ему глядела,
И на борту я видела себя.
Пальцы гладили ее, плели паутину, обволакивали Мэйзи счастьем, неприступностью, погруженностью в себя. Мягкая нить радости оплетает боль, и страх, и тоску, и стыд… почти изжившая себя, неуловимая старая радость, новая, хрупкая радость погруженности в себя, преобразующая, целительная. Трава, земля, широкий ствол дерева за спиной источали, сеяли, струили невидимые жизненные силы. Воздух лучился беспредельным сиянием, и сама Мэйзи лучилась. Мать рассеянно гладила ее по голове, вливала в нее раскованность, беспредельность, крылатость.
