История невозможна без непрерывности. Снова и снова происходят глубокие переломы, но нет никакого нулевого часа. При всех политических системных изменениях нация остается прочно связанной с объективными данными, которые ставят границы ее политическому действию. Геополитическое положение, выросшие в течение столетий общественные структуры, которые проистекают из разнообразных умственных и политических течений, вырабатывают «национальный характер». Однако популярный после 1945 г. тезис о логичной и неотвратимой цепи Лютер — Фридрих Великий — Бисмарк — Гитлер является бессмысленным в своей простоте — в отрицании того очевидного факта, что для немецкой политики всегда были открыты также и другие альтернативы. Бисмарк не стоял в начале, а Гитлер — в конце новой немецкой истории. Оба они находились в цепи исторической непрерывности, их мировоззрение было обусловлено позитивным или негативным духом и настроением их времени.
Когда государство Бисмарка в ноябре 1918 г. потерпело крушение, это означало только конец монархии, но не лишение власти монархических элит общества. Бюрократия, юстиция, армия и крупная промышленность после короткого замешательства возвратили себе ведущие позиции. Самая сильная партия, социал-демократия, сохранившая в своем большинстве ревизионистские традиции, искала союз с силами, рассматривавшими нелюбимую республику лишь как интермедию, которую необходимо закончить как можно скорее. Через 12 лет рейхсканцлер Генрих Брюнинг разработал политическую программу. Ее целью было восстановление монархии, создание авторитарного и абсолютно независимого от парламентского влияния правительства. Самый, пожалуй, значительный политик Веймара Густав Штреземан чувствовал себя в первую очередь монархистом. Только глубокое чутье реалистической политики позволило ему быть «республиканцем разума». Поэтому удивительно не то, что обреченная Веймарская республика погибла, а то, что в столь неблагоприятных условиях она просуществовала так долго.
Гитлер, этот «чужак», по словам публициста Себастьяна Хаффнера, в немецкой истории тем не менее тоже стоит в цепи этой непрерывности. Почва для диктатуры давно была подготовлена, бюрократический аппарат только слишком послушно последовал за авторитарным режимом. Ненависть к республике, тоска по простым, освобождающим от собственной ответственности рецептам, вера в то, что экономическая катастрофа стала лишь следствием трусливого парламентаризма, антисемитизм, тевтономания — все это было не изобретением Гитлера, а отвечало ощущению все большего числа немцев. Однако гитлеровское господство одновременно порывало с непрерывностью, так как оно потеряло какие-либо нравственные ориентиры. Те, кто выбирал фюрера, хотели хлеба и работы, конца партийного разгула, сильной национальной власти, освобождения от «еврейской конкуренции», оживления ценностей, которые якобы угрожает уничтожить разнузданный, интеллектуальный «американизм». Но подавляющее большинство рядовых приверженцев Гитлера не хотело Аушвица (Освенцима) или Лидице, Сталинграда или Дрездена. Фатальная ошибка немцев состояла в том, что вначале они не восприняли Гитлера достаточно серьезно. Но этот политик всегда оставался последовательным: зверство и порабощение, война и — если этому суждено быть — национальная катастрофа были запланированы с первых часов его восхождения к власти в Германии.
