Бел-горюч камень | страница 65
Глуховато стукнуло друг о дружку ребристое стекло стаканчиков.
– Семен не велит вспоминать. Считает, что после войны мы новую жизнь живем. Крепкое у мужика сердце, а мое колом в груди стоит, сил недостает молчать…
– Ну и облегчите душу, я не из болтливых, – вздохнула Мария.
– Затем и пришла, – неуверенно произнесла Наталья Фридриховна. – А то, подумала, пока одна дома сижу, с ума сойду, такая месть меня распирает… Дочка-то спит?
– Спит…
(Ох, как ошибалась Мария!)
– Я не пьяная, нет, не пьяная, – начала отрицать соседка, будто кто-то ее о том спрашивал. – Не действует градус на мой организм сегодня. Видать, из-за воспоминаний… Еще налить? Не хотите?.. Тогда сама выпью… Как надоест слушать, вы сразу скажите, я уйду. Или сейчас уйду. Мешаю вам, наверное, завтра вставать рано…
– За что же вы его так не лю… ненавидите?
– Ненавидела! – страстно выдохнула Наталья Фридриховна. – Теперь можно в прошедшем времени. Его нет!
Изочка открыла на миг глаза и зажмурилась, – испугалась промелькнувшей на лице соседки ярости.
– Так вот… Отец мой – австриец, – дрожа от напряжения голосом, начала Наталья Фридриховна. – Попал в Первую германскую в плен, женился и остался в сибирском городке Балаганске, я там родилась. Мама красавицей была. Все, кто видел ее, ахали: косы пшеничные двойным свяслом вокруг головы, глазищи синие, совсем как у вас, Мария… Я карточку мамы увеличить отдала, сами убедитесь потом. Жаль, не в нее я вышла наружностью, в отца. Войну он проиграл, а тут его австрийская кровь мамину русскую победила, получается, если по мне судить… Ну, сам-то обрусел, живя в бабушкиной семье примаком. Сначала кочегарил на пару с дедом где-то, позже работал в Черемховской шахте. Далеко шахта, а я резвая, бегала туда в обед кашу с отцом похлебать. Домой ехала на его спине. Не понимала, глупая, что устал. Труд-то в забое за сто лет не изменился. Как киркой камень ломили да тачкой возили, так же, наверно, и сейчас.
Вынув из кармана пачку папирос, Наталья Фридриховна достала одну, задумчиво покрутила в пальцах и затолкала обратно.
– Отец услыхал, будто на золотых приисках жизнь лучше. Заколотили дом, бабушку с собой забрали, дед к тому времени помер. Поехали поездом в Дарасун. На билет мне денег не хватило. Затолкали на багажную полку, баулами загородили. Захочу по-маленькому, мама баночку подаст… Ничего, прибыли. Пещерку в горе выдолбили, печку поставили, чем не жилье?.. Да только зарплата с гулькин нос. Неделю ходим сытые, две – голодаем. Решили подрядиться на лесосплав по реке Китой. Мать наравне с мужиками вкалывала, мы с бабушкой кулеш сплавщикам варили, чай готовили. Мне всего девять лет стукнуло, а уже зарплату получала. Через два года бабушка стала скучать по Балаганску, и вернулись. Голод застали страшный. Мы в деревню – и там не житье. Продотряды подчистую отбирали зерно у людей в хлебосдачу. Помню случай весной, когда у одного мужика последний пуд силком за недоимки взяли. Не от жадности уклонялся – ребятишек было в семье что гороху, все мал-мала, и скоро начали с голодухи пухнуть. Свихнулся мужик от переживаний, зарубил топором жену с детьми да и сиганул в Ангару… Ледоход как раз шел. Кровавые следы босых ног на льдине у берега мне потом долго снились… Беды-комбеды…
