Во дворе завывала вьюга. Вокруг фонарей кружились ореолы снежинок. В парке неподалеку от дома я нашел укромное место под деревом и опустился на корточки. Разгреб снег перчатками, достал фомку, нанес первый удар.
Минут через пятнадцать передо мной образовалась подходящая ямка. Я опустил в нее свою ношу, присыпал землей, утрамбовал, накидал сверху снега. Наконец-то моя малышка была в полной безопасности. Теперь ее никому не сглазить. Она вырастет здоровой и красивой, не психом, как я. Лара ничего не говорила о поедании части плаценты, а значит, моей девочке ничто не грозит. Главное, чтобы злым людям не досталась, а желудки Димона и Поросенка – места надежные. Правда, Димона стошнило, но в канализации, думаю, специалисты по сглазу не водятся.
В квартире с моего ухода ничто не изменилось: Поросенок по-прежнему дрых на диване, Димон посапывал на полу в ванной. Я вытер его испачканную щеку, подсунул под него один конец пледа, другим укрыл. Димон дернулся, вытаращился на меня и снова заснул.
Вторым пледом я укрыл Поросенка, затем убрал со стола посуду, вытер крошки. Слил в первый попавшийся стакан остатки из всех бутылок и посмотрел в окно на ночное марганцовочное небо.
– Ну, за тебя, Господи! – И выпил до дна.
Поехал на реку купаться.
Берег в пене серебряной листвы и гладь.
На обратном пути вижу – церковь открыта.
Решил зайти.
В дверях тетя со шваброй: куда прешь, я полы только намыла.
Сказал, свечку хочу поставить, и ноги тщательно вытер.
Внутри прохлада, благоухание и новый иконостас.
Тетя швабру отложила, свечку мне реализовала и принялась рассказывать. Добрый человек денег дал, добрые люди нарисовали, добрые установили. Нахваливала и крестилась, а я радовался за нее, за церковь и за всех этих добряков, соорудивших иконостас.
И вдруг она призналась:
– А все-таки правильно, что его распяли. Со смутьянами иначе нельзя. Ну, иди отсюда, мне еще огород полоть.
Она перекрестила меня на прощание и заперла церковь.
Москву банкир заполучил. Обхаживал, штурмовал и своего добился. Но что толку! Он знал: по-настоящему она ему не принадлежит. Будь его воля, он бы сровнял с тротуарной плиткой все местные особнячки и башни. А потом бы и плитку выковырял. Бронзовые памятники пустил бы на цветмет, а гранитные – на щебень. А парки бы вырубил. В общем, непростые отношения были у него с городом.
Родился банкир в Сибири, куда во время германского наступления эвакуировали мальчишку-отца. Мать была из местных. Постоянно лепила пельмени. Отец выучился, получил должность, но стремился обратно. Правда, не в родное местечко, а в какой-нибудь из городов-миллионников европейской части державы. Строго говоря, в столицу.
