Старик сказал, что я умею лишь разыгрывать комбинации, но что стратегические замыслы у меня нечетки. Поэтому, даже рассчитав маневры на много ходов вперед, я, по его словам, не могу захватить инициативу. Еще он сказал, что у меня светлая голова и стремление до всего докопаться. «Мне осталось недолго жить, — заявил напоследок старик, — детей у меня нет, и я хочу передать тебе свое искусство».
Я спросил старика, зачем он занялся таким низким ремеслом. Искусство шахматной игры, со вздохом пояснил он, передавалось у нас из рода в род от далеких предков, которые завещали «шахматы ради шахмат, а не ради заработка на жизнь». Шахматы способствуют развитию самых лучших человеческих качеств, в то время как деньги растлевают человека. Заветы предков помешали старику в молодости овладеть каким-нибудь ремеслом.
— Шахматы и жизнь, так ли различны их принципы? — удивился я.
— Такой же вопрос я задал старику, — сказал Ван Ишэн, — мне хотелось узнать, что он думает о делах Поднебесной. Принципы одинаковы, ситуации различны, пояснил старик. В шахматах — считанное количество фигур и доска — вся как на ладони, в Поднебесной же многое скрыто… А для игры нужны все фигуры.
На мой вопрос, какова судьба трактата по шахматам, Ван Ишэн со слезами на глазах сказал:
— Я всегда носил его с собой, без конца перечитывал. А потом, как ты знаешь, цзаофани схватили меня за сорванную листовку, обыскали и, найдя рукопись, тут же на моих глазах уничтожили как «идеологическую рухлядь». К счастью, она крепко засела у меня в голове, и я плевал на них.
Мы повздыхали над судьбой рукописи.
Наконец поезд остановился, учащихся погрузили на машины и повезли на центральную усадьбу госхоза, откуда распределили по фермам.
— Фанат, пора прощаться, — сказал я, — не забывай друзей, будем время от времени наведываться друг к другу.
Он ответил:
— Само собой.
II
Ферма была расположена высоко в горах, где нам предстояло рубить лес, выжигать площадки, копать ямы для новых посадок и еще заниматься земледелием, сеять зерновые. При неудобстве сообщения и нехватке транспорта, отрезанные от мира, мы зачастую не могли даже запастись керосином для лампы. Вечерами, в полной темноте мы собирались вместе и жались друг к другу, болтая о том о сем. Здесь на ферме «обрубили хвост капитализму»[5], запретив подсобные промыслы и приусадебное хозяйство, поэтому люди бедствовали, растительного масла, бывало, выдавали всего на пять фэней в месяц. И когда раздавался звонок к обеду, мы срывались с места и как угорелые мчались на кухню, где в большом котле варили овощи, добавляя в них чуть-чуть масла. Оно расползалось кругами на поверхности, и последним доставалась водичка с тыквой или баклажанами. Круп, правда, хватало, по карточкам полагалось сорок два цзиня
