Пизарро не забыл о пленниках — он вообще не забывал ни о чем, из чего можно извлечь пользу. Окруженный шумной, ликующей толпой, он направился в ратушу и сейчас же приступил, к допросу.
— Ну, на сколько наторговал, святой отец? — обратился он к отцу Бартоломео, сидевшему на скамейке со связанными руками.
Бартоломео хмуро молчал.
— Давайте сюда его кошель! — приказал Пизарро и стал считать содержимое. — Пятнадцать дукатов и десять реалов! Ну что ж, святому Петру придется поделиться со святым Яго. Ведь не будь святого Яго и раба его, грешного Гонзало Пизарро, этих денежек его святейшеству папе не видать бы, как своих ушей. Одну треть оставим святому Петру, одну треть передадим святому Яго и одну треть испанскому воинству, нашим храбрым кабальеро. Но у святого Яго нет своей казны. Поэтому часть его перейдет мне, а священник нашей церкви отслужит святому Яго двенадцать благодарственных молебнов. Правильно я решил, сеньор алькальд?
Алькальд важно кивнул головой. Обтрепанные кабальеро, окружавшие Пизарро, закричали: «Слава дону Гонзало!» Отца Бартоломео и его спутника стали развязывать. Но, когда доминиканец, расправляя отекшие члены, направился к выходу, на плечо его легла тяжелая рука Пизарро.
— Не торопись, святой отец, — заговорил Пизарро. — Такие храбрые воины, как мы, заслужили заступничество святого Петра. Давай-ка индульгенций мне и вот этим кабальеро. И смотри, чтобы нам были отпущены все грехи — и извинительные, и смертные, и прошлые, и будущие!
Отец Бартоломео хотел что-то возразить, но, взглянув на Пизарро, понял, что сопротивление бесполезно. Он молча достал походную чернильницу и гусиное перо и стал вписывать в грамоты имена. Когда его наконец отпустили, он перекрестился, вышел на улицу и, сняв с ног сандалии, поднял их над ступенями крыльца и стал трясти.
— Отрясаю прах от ног своих! — проговорил он грозно, но так, чтобы не услышали кабальеро. — Да пребудет на городе сем проклятие святого Петра!
Стоявшая у крыльца толпа в испуге попятилась. Старушки охнули, мужчины стали читать молитвы. Отец Бартоломео и тощий монашек медленно вышли из города.
Через день после описанных событий над городом Трухильо занималось тихое и ясное утро. От тревог троицына дня не осталось и следа. Граф Рибас со своими молодцами уехал куда-то далеко. Нищие и карманники перекочевали в другой городок, где через два дня по случаю приходского праздника должна была состояться ярмарка. Кабальеро, прокутив все, что можно, отсыпались. Отсылались и купцы и ремесленники, у которых с похмелья болели головы, а руки никак не тянулись к работе. Даже петухи, кричавшие наперебой во всех концах города, не могли стряхнуть с людей непробудный сон.
