— Не поминайте лихом, — сказал он и хотел было направиться в путь, но Александра тихо окликнула его, подошла, перекрестила и поцеловала в склоненную голову.
Митрофан, не сказав больше ни слова, повернулся и тут же исчез в вихре поднятой им же самим снежной пыли.
Наступившее молчание прервал Евлампий:
— У нас с Прохором два сорока стрел в колчанах, боярышня. Святой Софией клянемся, не дадим себя сбить с деревьев, пока всех стрел не выпустим и каждая не найдет свою цель.
Прохор только согласно кивнул. В юной душе Александры Степановны впервые шевельнулось материнское чувство жалости и сострадания к этим простым и таким бесстрашным людям. На глаза навернулись слезы. Чуткой своей душой поняв ее волнение, Афанасий сказал нараспев:
— Славен будет град Торжок во всех градах русских, и взыдут руки его на плеща[100] ворогов его.
— Зегзица[101] кукует, горе ворогам вещует. Дай-то Бог, — вздохнул Трефилыч.
Александра встряхнула головой, сказала почти спокойно:
— Бог, может, смилуется, кто из нас, может, и выживет и расскажет все Господину Новгороду… Надевайте белые балахоны, цепляйте лыжи, коней здесь оставим под охраной Трефилыча. Пусть он врагов чучелами пугает. А теперь простимся, братья.
После этого она направилась к своим ратникам, перекрестила и поцеловала каждого. Когда она подошла к Иоганну, тот не без лукавства тихо спросил, посмотрев вслед Митрофану:
— По-моему, Алекса, «всех покоряет Амур, а сам никому не покорен», как у нас в песне поется. Правильно?
— Кто знает, дядя Иоганн, кто знает, — грустно улыбнулась Александра и тяжело вздохнула.
Рыцарь почувствовал, что задел какую-то струну, которая больно отозвалась в душе боярышни, и, вместо того чтобы развеселить, он только огорчил ее. Тогда Иоганн быстро заговорил о другом:
— Ты знаешь, воевода, я ведь на лыжах не умею ходить. Без коня и своих доспехов я не рыцарь. Ты уж мне во всеоружии врага встретить позволь.
— Что ж, — согласилась Александра, — поскачешь за нами.
Когда новгородцы подъехали к краю леса, страшная картина открылась им: от некогда многолюдного посада, окружавшего город, не осталось почти ничего. Сожженные избы были сровнены с землей, чтобы облегчить доступ к стенам города. Только каменная церковь Борисоглебского монастыря продолжала стоять, опаленная огнем, со следами копоти от вырвавшегося из окон и дверей пламени. Казалось, это руки монахов в черных рясах простерты ввысь и взывают о помощи.
Стенобитные машины продолжали упорно ударять в ворота нижнего города, тоже охваченного пожарами.
