— Как же ты мыслишь сие сделать? — спросил Трефилыч и воззрился на Александру своими доверчивыми голубыми глазами, как будто выцветшими от солнца и ветра.
— А вот как, — насупив тонкие брови, словно недовольная чем-то, отвечала боярышня. — Поганые если и ждут для Торжка помощи, то лишь со стороны захода солнца — со стороны Новгорода, а не отсюда, где лес ближе всего подходит к детинцу по берегу и тянется вдоль Тверцы до ее притока Здоровца. У нас есть еще запас греческого огня, хоть и не велик, а есть. Подойдем тайно, подпалим в одночасье тын и откроем полонянам путь к спасению. Ты, Евлампий, и ты, Прохор, с высоких деревьев будете стрелять в поганых, которые погонятся за беженцами. А мы с дядей Иоганном и остальными встретим их на земле и хоть немного задержим.
— Алекса, — мягко возразил Иоганн, — враги сразу дорогу пленным преградить постараются, и те в прожог даже пройти не смогут.
— Ты прав, — согласилась Александра. — Надо отвлечь их внимание. Но как?
— Путь один, — решительно сказал рыцарь, — как раз когда тын подпалим, из Торжка вылазка должна быть, и прямо с другой, полуденной стороны.
— Как же об этом весть подать? — задумчиво спросила Александра Степановна, как бы обращаясь за помощью ко всем.
Первым откликнулся Митрофан.
— Я и подам, — уверенно бросил он. — Я Торжок и все окрестности хорошо знаю. Сколько раз посылал меня сюда на торг Степан Твердиславич. Недалеко от Тайничной башни подземный ход есть. Лаз в него у реки за камнями. Авось проберусь в детинец. Напиши, боярышня, посаднику новоторжскому, чтобы сделали вылазку…
— А ну как попадешься и грамоту отберут? — вмешался Евлампий.
— А если тебя новоторжцы за лазутчика поганых примут? — добавил Афанасий.
— Тогда напиши свой знак и вложи в мой оберег, — не глядя ни на кого и обращаясь по-прежнему только к Александре, сказал Митрофан. Его красивое, даже слегка женственное лицо обрело твердость, на скулах заходили желваки. Он снял круглую медную ладанку-оберег, на одной стороне которой виднелось изображение святой и надпись: «Се заступница людей».
Александра взяла медный оберег, потом нерешительно молвила:
— А ну как не поверит Иван Дмитриевич, что это я писала?
— Он тебя с малолетства знает, — с каким-то особенным выражением сказал Митрофан, — небось поверит.
Александра Степановна посмотрела на оберег, повертела его в руках. Слегка замешкавшись, она достала писало, тонкий и длинный кусок бересты и процарапала на ней надпись, вложила в оберег и вернула его Митрофану. Принимая обратно ладанку, Митрофан невольно коснулся руки боярышни. Кровь отлила от его лица, и он стоял некоторое время, боясь поднять глаза, чтобы не выдать себя — этот баловень новгородок не задумываясь отдал бы жизнь за Александру Степановну. Повесив оберег на шею, он отошел к саням, но скоро вернулся, уже на лыжах и в белом балахоне, без оружия, с одним только ножом у пояса. Он отвесил всем земной поклон.
