— Да верст пятьдесят наших будет.
— Так далеко, — огорчился всадник, пощипывая короткую бородку, полукругом обрамлявшую его скуластое лицо, совсем темное от усталости: щеки ввалились, веки припухли и покраснели.
— Мы сами новгородцы, нам ли не знать, сколько до него верст.
Тогда всадник спешился, присел на край саней, с трудом привалился к передку и сказал:
— О нашествии окаянных слышали?
Александра молча кивнула головой.
— А что полчища кахана Бату уже взяли Рязань, Москву, Суздаль, а потом и Владимир, знаете? Что они убили без числа народа, жену великого князя Юрия и всю его семью, город разрушили, слышали?
— Нет… Не было еще такого слуха…
Афанасий, Евлампий и Митрофан сгрудились около печального вестника. А он тем временем продолжал:
— Они захватили Ярославль, Ростов Великий, Переяславль, Тверь и повернули на Торжок.
— Отце наш, спаси и помилуй нас, грешных, — перекрестился Афанасий.
— Они подошли к Торжку, чтобы перерезать путь к Новгороду с юга. Их бесчисленное множество. Они окружили Торжок тыном. Оттуда теперь и птица не вылетит. Надо быстрее предупредить… Не пройдет и трех дней, как Торжок падет. Его уже не спасти. Дорога на Новгород будет открыта…
Боярин с трудом встал, пошатываясь подошел к своему коню, вдел было ногу в стремя, но, внезапно побледнев, охнул и тяжело осел на лед, который сразу же окрасился кровью, пропитавшей его красный плащ и потому незаметной раньше.
— Прости, боярышня, я… — успел проговорить всадник и потерял сознание.
Афанасий наклонился, выхватил из-за голенища длинный засапожный нож, быстро расстегнул запону[9]>1 у корзно и разрезал шерстяную свиту[10], а потом и белую окровавленную сорочку боярина, обнажив плечо. Стала видна тугая повязка, набухшая от крови. Александра достала из котомки в санях два больших рушника, украшенных богатой вышивкой, и отдала Евлампию. Тот разодрал их, и Афанасий сделал новую повязку.
Между тем боярышня вытащила из котомки берестяной свиток и бронзовое писало[11] и стала что-то им быстро процарапывать. Закончив писать, она завернула бересту в чистую тряпицу и протянула Митрофану:
— Возьми моего коня — он самый резвый. Скачи во весь дух в Новгород. Отдашь грамоту моему батюшке.
— Самому посаднику в руки?
— Да. Только ему. И сразу назад. Встретимся у Евстигнея.
Митрофан молча поклонился, положил тряпицу с грамотой в шапку, пристегнул меч, и вот уже подковы его коня звонко застучали по льду. Постепенно звук становился все слабее и наконец совсем затих вдали.
