Я — тишина, и я слышу, как воют могилы,
призраков пенье над ними в тоске и печали.
Лодка во мне, про которую все позабыли,
бьется о берег, оставленная на причале.
Лебеди шеи во мне изгибают, а взоры,
скрытые веками, спят. Дни рождения, даты
смерти, мгновения славы и годы позора —
все станет свитой моей, что гремело когда-то.
Всякая брань и все пули, что пущены были
и не сумели достигнуть назначенной цели,
всякая брань и все пули, что пущены были,
всё попадает в меня, пролетев мимо цели.
Вещи и пыль — их не делит пространство и время.
Вечно стремление пыли в сверхвещи вернуться.
Нежный зародыш и легкое хрупкое семя,
так же, как труп, мной во мраке сыром берегутся.
Я — эпилог ко всему, но свободный от шумной
слов оболочки пустой. Пусть меня избегают
все сослагаемые — я конечная сумма.
Птицы напрасно на казнь меня обрекают.
Люди же только со мной удивляются чуду.
Вечная память во мне сохраняется, даже
если меня соблюдали всего лишь минуту.
Лунная ночь дня слепящего может быть краше.
Я до создания музыки плоть обретала.
И хоть хранит меня лишь прошлогодняя муха,
музыка — это и есть тишина от начала
и до конца. Но уж в ней не раздастся ни звука.
Так для чего я, зачем я везде и повсюду?
Каждое слово во мне пропадает бесследно.
Только молитвы звучанье гасить я не буду,
даже когда говорится она незаметно.
О единенье устами меня и молитвы,
к Богу взывающими! И я плачу от счастья,
слыша, когда человек тишиною залитый,
Господа славя, меня восхваляет отчасти.
Только молитвенный голос меня не порочит.
Тщетен тревожный набат, что гремит всенародно.
