Одинокая тень замаячила в пустой церкви, от ее прикосновения гасли свечи и голубые спирали дыма плыли в круглый купол. Все гуще голубело в вышине. И все гуще и повелительнее летел оттуда победный голубой зов.
Бронев топтался на гофрированном крыле юнкерса и теребил свои уши, как будто только что вынырнул из воды. В ушах был набатный звон и гуд, слово после целого грамма хинина.
— Что и требовалось доказать! — повторил Бронев, стаскивая кожаный шлем.
Нестягин, борт-механик, поднял «капот» и близоруко разглядывал своего разгоряченного питомца. Нестягин был невелик, в сравнении с большим телом пилота, носил круглые очки в черепаховой оправе, европейскую «тройку», мягкий воротничок, галстух; сверху — неизменный замасленный дождевой плащ и серая заграничная шляпа. Свою «спец-одежду» Нестягин позабыл на одной из остановок. Теперь он походил больше на доктора, выслушивающего больного, чем на борт-механика. В дни круговых полетов о нем говорили так:
— Вы знаете летчика Бронева? Нет? Ну, как же: у него еще механик — немец…
— Что у вас там? — спросил Бочаров.
— Масляная помпа, — ответил доктор.
Нестягин приставил воронку, словно стетоскоп к сердцу, стал наливать смазку.
— Досада какая, — неопределенно пробормотал он. — Всегда что-нибудь ломается… Вот, когда у нас будут электро-моторы, тогда — да!
— Где-то теперь наши кругосветные летчики? — сказал Бронев. — По последним сведениям, они перелетели Атлантик.
— Раз немцы возьмутся, они что задумают, то сделают, — вставил Узлов.
— Какие немцы!.. Один, верно, немец, а другой — брат мой, Ермошка. Вы не видели?..
Бронев достал из кармана френча скомканный немецкий журнал. На полях прекрасной меловой бумаги остался грязный отпечаток большого пальца.
— Вот.
На фотографии были сняты: Шрэк — «начальник экспедиции, организованной объединением германских фирм, капитан моноплана J.Н.Е. — 4, № 9, „Людвигсгафен“, Левберг — капитан J.Н.Е. — 4, № 10, „Варнемюндэ“ и Эрмий Бронев, „летчик-виртуоз“ номера 10», — как провозглашала подпись.
— Красив, — сказал Бочаров.
У Эрмия Бронева, как у брата, были четкие, каменные черты, смелый поворот шеи; но темные волосы были гуще, бритые губы полнее, глаза веселее.
— Покрасивше тебя, — прибавил Бочаров, крякнув.
— Еще бы, — улыбнулся пилот… провел рукой по лысеющей голове, пощипал жесткий ус… — подходит к четвертому десятку. А этому парню тридцати нет… Ну, меня бабы и так любят!
— Это, брат, верно: бабы аэропланщиков любят.
