Янтарь умолкла. Осознав это, Совершенный сперва понизил голос, а потом, убедившись, что более ничто не нарушало тишины, и вовсе перестал петь. И наконец даже вытащил из ушей пальцы. По-прежнему вокруг не раздавалось ни звука — только приглушенно бормотали волны, да шелестел под ветром береговой песок, да потрескивал костерок, разведенный Янтарь. Совершенному захотелось кое-что знать, и он спросил вслух, совсем позабыв, что не разговаривает с ней:
— Когда меня переправят на новое место, ты по-прежнему будешь навещать меня там?
— Ох, Совершенный… Хватит уже обманывать себя! Если они тебя стронут отсюда, то только затем, чтобы разобрать на кусочки и использовать твое диводрево!
— А мне наплевать, — заявило корабельное изваяние. — Я не возражаю против того, чтобы умереть.
— Я что-то не уверена, что ты умрешь, — тихо, устало ответила Янтарь. — Боюсь, они первым делом отъединят тебя от корабля. Если это тебя не убьет, они тебя, скорее всего, отвезут в Джамелию и там продадут как диковинку. Или поднесут в дар государю сатрапу… в обмен на разные милости и привилегии. И почем знать, как там с тобой будут обращаться…
— Будет больно? — поинтересовался Совершенный.
— Не знаю. О твоей природе мне слишком мало известно. Ну вот, например, было ли… было ли больно, когда тебе изрубили лицо?
Он снова отвернул изуродованную голову прочь… Потом поднял руки и прошелся пальцами по торчащему месиву щепок на том месте, где когда-то были глаза.
— Да, — сказал он, и его лоб собрался морщинами. Но тут же добавил: — Нет, толком не помню. Я, знаешь ли, очень многое позабыл. У меня ведь все бортжурналы пропали.
— Не помнить — это иногда проще всего…
— Думаешь, я вру, да? Думаешь, я все помню, просто признавать этого не хочу? — завелся он, надеясь на хорошую ссору.
— Послушай, Совершенный. Вчерашний день мы все равно не в силах изменить. Мы с тобой говорим о том, что будет завтра.
— Так они прямо завтра придут?
— Откуда я знаю! Я просто так выразилась! — Она вдруг подошла вплотную к нему, дотянулась и прижала к его корпусу обе ладони. Ночь стояла прохладная, на руках у нее оказались перчатки… и все же это было прикосновение. Совершенный ощутил ее руки как два пятнышка теплоты на своей обшивке. — Мне невыносима сама мысль о том, что тебя куда-то уволокут и разрежут, — сказала она. — Даже если это не причинит боли и не убьет тебя… Все равно не могу!
— Но ты ничего не можешь поделать, — заметил корабль. Подумал и сказал такое, чего ни разу еще не говорил: — Мы оба ничего не можем поделать.
