— На помощь! — завопил Сессурия. — Они же растерзают его!
Этот крик вывел Шривер из оцепенения. Точно две стрелы, бок о бок они ринулись вниз и принялись почем зря молотить схвативших Моолкина чужаков. Те рвали его зубами, словно он был не сородичем, а дичью. Моолкин отбивался изо всех сил. Его кровь пополам с ядом удушающим облаком расплывалась в воде. Золотые пятна на боках вспыхивали в тучах взбаламученного ила. Зрелище необъяснимой жестокости чужаков заставляло Шривер то и дело визжать от ужаса и несправедливости — что, впрочем, не мешало ей исправно запускать в них зубы, между тем как Сессурия, превосходивший ее размерами, яростно колошматил могучим хвостом.
Наконец, улучив момент, Сессурия подхватил истерзанного вожака и стремительным рывком выдернул его из свалки. И поспешил прочь, унося Моолкина в своих кольцах. Шривер только рада была прекратить бой и устремиться за ним. Их никто не преследовал. Излитый в воду яд сделал свое дело — надышавшиеся им чужаки дрались теперь между собой, только слышны были проклятия и взаимные оскорбления. Даже не слова, а наборы механически затверженных звуков, лишенные осознанного смысла… Шривер не оглядывалась назад.
Некоторое время спустя, когда Шривер усердно выделяла целебную слизь и смазывала ею израненного Моолкина, тот подал голос.
— Они забыли, — проговорил он тихо. — Напрочь забыли, кто мы и что. Слишком много времени прошло, Шривер… Они растеряли последние обрывки воспоминаний и утратили цель… — Она осторожно приладила на место лоскут полуоторванной плоти, и он вздрогнул от боли. Шривер обильно запечатала рану слизью. — Они, — продолжал Моолкин, — то, чем со временем станем и мы…
— Тише, — ласково обратилась к нему Шривер. — Помолчи пока. Отдохни…
Она осторожно оплела его всем телом и зацепилась хвостом за скалу, чтобы не относило течением. Сессурия присоединился к ним и сразу уснул. А может, просто молчал, замерев в неподвижности, и предавался тем же горестным размышлениям, которые снедали и Шривер… Она надеялась, что это не так. Ей самой едва-едва хватало мужества, чтобы не утратить остаток уверенности. Значит, и Сессурии придется собраться с духом…
Но более всего ее заботило состояние Моолкина. Он сильно изменился после встречи с серебряной подательницей. Другие податели — те, что пребывали одновременно в Доброловище и Пустоплесе, — были всего лишь кормушками. Но она — нет, она была совершенно иной. Ее запах тотчас начал пробуждать в них воспоминания, они устремились за нею, уверенные, что дивное благоухание вот-вот приведет их к Той, Кто Помнит… И что же? Оказалось, что она даже не принадлежала к их роду! Они стали звать ее, все еще на что-то надеясь, но она им не ответила. И при этом кормила белого змея, выпрашивавшего у нее еду! Тогда-то Моолкин и отвернулся от нее, объявив, что она не может быть Той, Кто Помнит, а стало быть, незачем за нею и следовать… И тем не менее с тех пор ее аромат постоянно был с ними. Пускай ее не было видно — Шривер хорошо знала: она рядом. Моолкин по-прежнему двигался за нею. А они — за ним, за своим вожаком…
