ВОПРОС.
Зачем Пушкин заставил своего Моцарта хорошо отнестись к слепому скрипачу?
ПРИМЕР.
М о ц а р т
Постой же: вот тебе,
Пей за мое здоровье.
ОТВЕЧАЕТ Д. Д. БЛАГОЙ (1967 г.).
Пушкина пленяет эта черта Моцарта. Для него она признак подлинности его гения, ибо гений вообще по самой своей природе «простодушен». В послании к Гнедичу, написанному два года спустя, в 1932 году, Пушкин также подчеркивает это. Истинный поэт подымается на вершины искусства, но вместе с тем ему близки все проявления жизни, все голоса земли. Его слух, привыкший к «грому небес», способен любовно внимать и «жужжанью пчел над розой алой», скучать «на пышных играх Мельпомены» и «улыбаться забаве площадной и вольности лубочной сцены». «Таков прямой поэт», — заявляет Пушкин. Таким был Моцарт.
МОЙ КОММЕНТАРИЙ.
В чем–то можно согласиться с Благим. В чем?
Художники плохо относятся к своим коллегам, если те исповедуют идеалы, на Синусоиде идеалов далеко отстоящие друг от друга. И хорошо — если недалеко.
И вот скажите: вылет вниз с Синусоиды далеко отстоит от ее собственно низа? — И нет, и да. И там, и там — индивидуализм. Следовательно — близко. А с другой стороны, крайний индивидуализм «вылета вниз» изрядно отличается от просто индивидуализма «низа». И художник, приемлющий и то, и другое, кажется довольно широким. Таков пушкинский Моцарт да и сам Пушкин начала тридцатых годов, лишь чуть двинувшийся на Синусоиде идеалов вверх от самого ее низа.
Обратимся теперь к привлеченному Благим стихотворению — «Гнедичу». Гнедич — переводчик «Илиады» Гомера. Об этом — в стихотворении. А идеал Гомера (мы помним по первому разделу и еще убедимся во втором) — на вылете вниз с Синусоиды, идеал сверхчеловеков: боги, герои, которым море по колено и все дозволено. Вживаясь в Гомера, Гнедич, конечно же, как бы пропитался им. И этот идеал субъективно кажется высоким относительно того, что могут себе позволить людишки. Отсюда — «гром небес» «с таинственных вершин», «пророк», «скрижали» и т. п. И отсюда же — другой как бы полюс: «тень долины малой», «жужжанье пчел над розой алой». Есть и на самом деле другой полюс — «на пышных играх Мельпомены». Мельпомена — муза трагедии. А трагедия это все–таки не от Гомера, там другие идеалы. Совсем другие. Так что — по Пушкину — там делает вжившийся в Гомера поэт, Гнедич? — «Он сетует душой». Такого нюанса не замечает Благой. Ведь поэт показан совсем не абсолютно всеядным. Как факт: людишки на своем уровне, по мере возможности тоже тяготеют к разнузданности «в безумстве суетного пира, поющих буйну песнь», а поэт «улыбается». И не чему попало, а — «забаве площадной и вольности лубочной сцены». Достаточно низкому.
