Погибшего, но милого созданья…
С другой стороны находится практика из предания о чуме:
Ты, кого я так любила,
Чья любовь отрада мне, —
Я молю: не приближайся
К телу Дженни ты своей;
Уст умерших не касайся;
Следуй издали за мной.
И потом оставь селенье!
Уходи куда–нибудь,
Где б ты мог души мученье
Усладить и отдохнуть.
И когда зараза минет,
Посети мой бедный прах;
А Эдмона не покинет
Дженни даже в небесах!
Это, прозаически говоря, призыв к гигиене, к физическому одиночеству, подкрепляемому духовным единением.
К тому же, если материалистически, призывает пирующих среди чумы и Священник:
В общем, как видим, во всех четырех трагедиях противостояние общего и капризно–своего.
А чем — в отношениях этого общего и капризно–своего — трагедии отличаются? — Мерой удаленности сторон от консенсуса.
Ближе всех к консенсусу последняя по времени написания трагедия «Пир во время чумы». Священник пронял–таки Председателя, и тот, хоть и не покинул пира, но призадумался. Да и Священник его в чем–то понял.
С в я щ е н н и к
Пойдем, пойдем…
П р е д с е д а т е л ь
Отец мой, ради Бога,
Оставь меня!
С в я щ е н н и к
Спаси тебя Господь!
Прости, мой сын.
На этом трагедия кончается, и даже сама оборванность стиха означает чреватость изменением. Ремарка Пушкина подтверждает:
Уходит. Пир продолжается.
Председатель остается, погруженный в глубокую
задумчивость.
Дальше всех от консенсуса Альбер и его отец в «Скупом рыцаре», написанном раньше всех. Почему дальше? Потому что «убивая» друг друга они идеологически поменялись местами. Смотрите.
Общее, государственное, дворянский долг неразрывны с личной честью. Барон, давно наплевавший на общее, а значит, и на честь, мог бы, оболгав сына, не так уж живо реагировать на возмущение того и не вызывать того на дуэль и тем не подвергать себя опасному волнению.
А л ь б е р
Вы лжец.
Б а р о н
И гром еще не грянул, Боже правый,
Так подыми ж, и меч нас рассуди!
(Бросает перчатку, сын поспешно ее подымает.)
А л ь б е р
Благодарю. Вот первый дар отца.
… … … … … … … … … ….
Г е р ц о г
Так и впился в нее когтями! — изверг!
Подите: на глаза мои не смейте
Являться до тех пор, пока я сам
Не призову вас.
(Альбер выходит)
Вы, старик несчастный,
Не стыдно ль вам…
Б а р о н
Простите, государь…
Стоять я не могу… мои колени
Слабеют… душно!.. душно!..
Барон умер жертвой чести, тогда как на самом деле убил его супериндивидуализм, из–за которого сын ополчился на отца.
Альбер понимает себя тоже плохо. Нет, как и отец, он уже тоже догадался, что главное в приходящем в упадок мире (феодальном мире) не долг и честь, а деньги.
