И, быть может, для этого ей необходимо, всего лишь, встать и сделать шаг.
Юля попыталась приподняться, и, сидящий в стороне Бойдов, оттолкнув профессора, рванулся вперёд. Обнял Юлю. Прижал к себе её беспомощное, разрывающееся в рыданиях тельце.
— Милый, миленький, ну, разве можно так жить, разве можно, ничего не видя? — рыдала она, — Ведь я же всё видела, всё видела раньше, всё вокруг! Ведь всё же было хорошо! Мне все говорили, что будет хорошо! И я зала, я была уверенна…
Словно тот долгожданный подарок, который ребёнок зарабатывал свой любовью и послушанием, неоднократно держал в руках, просто исчез, испарился. И взрослые, будто не заметили этого, продолжая равнодушно жить повседневными заботами, в своём холодном однообразном безразличии, не замечая великого горя до краёв заполнившего детскую душу.
— Всё будет хорошо, моя девочка, всё будет хорошо, мой маленький рыжик, — нашёптывал Игорь, прижимая к груди золотистую копну её волос и чувствуя, как полные горечи, огненные слёзы насквозь прожигают его рубашку, футболку, кожу, сердце.
Оба доктора потихоньку удалились, позвав с собой Алевтину Никаноровну.
Игорь стоял посреди пустой палаты продолжая успокаивать безутешную Юлю.
И тут, как протяжная песнь разлилась по палате среди ясного неба. До них донёсся зычный, знакомый женский голос с деревенским акцентом:
— Что ж ты, девонька, отчаиваешься так? Вон, посмотри на меня, бабу безногую. Я и то дальше жить хочу! А у тебя — что? Ручки, ножки есть. Детишек нарожаешь. Будут они твоими глазками. Всё расскажут тебе. А пока, суженый о тебе позаботиться! Вон красавец, какой. Со временем, с ним и видеть научишься!
На своей кровати сидела та, говорливая женщина шутница, хохотушка. Откинув одеяло, выставила напоказ две культи, растянув в улыбке верхнюю заячью губу, изо всех сил держась обеими руками за висящую над ней опору.
