И то, что Горбачев перед самым приездом сюда изменил все свои прежние решения, думаю, было продиктовано и тем, что ему, видимо, уже сообщили о крайнем недовольстве российских депутатов. А о том, что его достоверно о наших делах информируют, мы-то уж точно знали, потому что еще раньше, когда у нас проходили обычные собрания демократов, даже на проспекте Калинина, 27, у Горбачева на столе через некоторое время появлялись стенограммы — подчас даже с комментариями… Так что, я думаю, Михаил Сергеевич, получив сообщение о настроениях депутатов, принял правильное решение — не испытывать судьбу.
На встрече состоялся знаменитый диалог Ельцина и Горбачева, прозвучали слова покаяния Президента СССР перед депутатами России, которые его отстояли в то время, как депутаты Советского Союза фактически сдали его мятежникам…
На митинге было всеобщее ликование. Но сказалось и переутомление от напряжения предыдущих дней — я стоял на балконе и видел, как то тут, то там люди теряли сознание и падали, а медицина срочно оказывала помощь, унося их на носилках. Правда, и погода в тот день была солнечная и очень жаркая.
Радость победы, тревога за будущее и усталость шли рядом. Все тут перемешалось в вихре событий, свидетелями и участниками которых мы оказались. А в голове у меня постоянно вертелось двустишие из английской поэзии в переводе Маршака:
Мятеж не может кончиться удачей —
В противном случае его зовут иначе…
Неприятного в эти дни тоже было достаточно. С первых минут начала путча нашлись какие-то чиновники, которые создавали нам многочисленные препоны. Непонятно откуда шли команды (или на них лукаво ссылались), чтобы не допустить радиотрансляцию, передвижение депутатов на машинах. Нам приходилось предпринимать значительные усилия, чтобы сломить такое чиновничье сопротивление. Создавалось впечатление, что кто-то умело отсекал депутатский корпус от активной деятельности.
И это «отсечение» было не абстрактным, а вполне реальным и постоянно ощутимым. Например, прошу секретаря вызвать машину для бригады, которая должна поехать в воинскую часть, и выясняется, что получена команда ни одной машины из Белого дома не выпускать. Начинаю разбираться, кто дал такое архиразумное распоряжение. Ссылаются то на Третьякова, управляющего делами правительства, то на Бурбулиса. Звоню поочередно тому и другому — оба уверяют, что ни о чем подобном и слыхом не слыхивали. Но ведь команда откуда-то поступила? Возился с выяснением этого казуса час-другой, пока не взорвался и не распорядился выполнять заявки по нашим машинам только по нашим распоряжениям.
