К тому же я играл на баяне — и не хуже Блоньки.
— Где твоя «Смена»? — отвел он меня в лес, в самую чащобу, будто убить решил и валежником завалить.
— Сам обыскался, Максим Герасимович… Кто–то взял…
— Когда?
— С неделю назад. Я уж хотел или вам, или начальнику лагеря сказать, да записку подбросили.
За ухо Блонька хватал больно, когтисто, но я терпел…
— Ты что мне лепишь? Какую еще записку?
— Эту вот… — вертелся я туда, куда крутил Блонька, только бы ухо не оторвалось, какой я тогда музыкант?..
Записку я сам со–сложил, написав жирными, будто бы печатными, буквами:
«ФОТИК ВЕРНЕМ. ПРИХОДИ СЕГОДНЯ В ПОЛНОЧЬ В ШЕСТУЮ ПАЛАТУ. МОЛЧИ!»
Блонька и на записку, и на меня посматривал, сомневаясь… Этак недоверчиво.
— Там ведь пионерки…
Я диву дался:
— А то пионерки стибрить фотик не могут!..
Около полуночи Блонька охотился на пионеров с пионерками в коридоре главного корпуса — поближе к шестой палате. Пионерки к тому времени палатами с пионерами поменялись, оставив пионерам одну Зоську Путырскую, которой уже в тринадцать лет на все было чхать и плевать, только страсть как хотелось посмотреть, как пионеры мастурбируют на скорость. Мы пообещали ей показать — и она согласилась постоять среди палаты на карачках, голой попкой к двери.
В полночь, услышав в шестой палате песню «Смотри, как тихо и как чисто», Блонька ворвался, зажег свет — и увидел то, что увидел: голую попку и полукругом над ней — двенадцать юных мастурбантов. С горном, барабаном и красным лагерным знаменем. Зрелище это поразило его до затмения разума, но пока он хромал по лагерю и поднимал тревогу, пионерки перебежали к себе, пионеры, водрузив на место горн со знаменем и барабаном, дунули к себе, свет погасили да спать улеглись — и Блонька предстал перед тревожно поднятым начальством хромым и горбатым идиотом, каким он и был. Начальство допускало, что в лагере могло что–то произойти… но только не такое, за такое голову собакам! — и верить Блоньке отказывалось. «Вот и знамя, и горн, и барабан на месте… Почему пионеры оказались в палате пионерок? И чем они там занимались? Если тем, о чем вы, Максим Герасимович, докладываете, так этим они и у себя заниматься могли. И зачем пионеры выгнали всех пионерок, оставив одну голую? Пионеры наши, по–вашему, психически больные?..» — вопрошало в страхе перед собаками лагерное начальство, и ни на один из этих вопросов Блонька, едва не тронувшийся умом, не мог связно ответить. Нашего прикола, шоу нашего он не понял — и с той ночи с идиотской своей зацикленностью думал только о мести.
